Гипсовые лабиринты

Гипсовые лабиринты

Просыпаюсь сразу - как будто кто-то позвал. Темнота. В ней красная точка, огонек почти погасшей карбидки. Далеко вверху, в стороне входа,сероватое пятнышко дневного света. Значит, уже день. Мои часы, забитые кызылкумской пылью, давно лежат без движения в кармане рюкзака, да и к чему они под землей? Лишь бы не сбиться в счете дней.

Я в нижней части огромного "вестибюля" Карлюкской гипсовой пещеры. Она огромна и запутанна, ее длина приближается к четырем километрам. Гигантская осыпь - завал, в уголке которого я разбил лагерь, - ведет на глубину ста метров, и там начинается сложный лабиринт залов и ходов.

Откручиваю вентиль карбидки; слышно, как булькает внутри вода. Тлеющий огонек разгорается, из темноты выползает уходящая вверх отвесная стена и нагроможденные вокруг скальные блоки. Небольшая площадка моего лагеря - чуть ли не единственное ровное место в этом каменном хаосе. Сейчас я не очень четко представляю, как вчера тащил среди этих глыб почти пятидесятикилограммовый рюкзак с аппаратурой, провизией, карбидом и водой.

Небольшая площадка лагеря - чуть ли не единственное ровное место в каменном хаосе

Влажный воздух со сна кажется прохладным. Торопливо завтракаю тушенкой, запивая ее водой из очередной фляги. Можно было бы вскипятить кружку чая на карбидке, но это слишком долго. Зря не взял с собой сухого горючего: на десятке этих белых таблеток в несколько минут закипает литр воды.

Плотно набиваю маленький рюкзак. Два фотоаппарата, с цветной и черно-белой пленкой, горный компас, спички, свечи, батарейки, сверток с карбидом, сахар, пробирки, фляжки с водой, кусок хлеба, еще раз спички, пленка... Сверху подвязываю два маленьких штатива. Заливаю воду в резервуар карбидки, на шею вешаю фонарик. Кажется, ничего не забыл. Осторожно спускаюсь по пыльным каменным глыбам - между ними провалы. Потолок уходит вверх, впереди огромная арка. Вхожу под нее, передо мной широкий зал, даже не зал, а просто пустое пространство, стен не видно. Направо чернеет вход, и туда бежит хотя и неясная, но все же тропинка. Спускаюсь по ней. Через метров десять начинается заколдованный лес.

Это не снег и не лед. Это - гипс

Он бесконечен и дремуч. Переливаясь ледяными огнями, топорщатся колючие еловые лапы, белый сверкающий иней покрывает землю, сверху свисают граненые сосульки. Лежат запорошенные снегом, поваленные стволы, торчат белые пни - странные, полые внутри. Тишина абсолютная - такая, какой никогда не бывает на земле. Пещерная тишина. От зимней белизны невольно становится прохладно, хотя знаешь, что это не снег и не лед, а кристаллы гипса и что температура здесь зимой и летом одна и та же - около двадцати градусов тепла.

Каменный лес бесконечен и дремуч

Очень много интересного рассказал мне об этой пещере Султан Ялкапов, молодой геолог с расположенного неподалеку рудника. Он бывал в пещере десятки раз, помнил наизусть все ее переходы и знал о ней, наверно, больше, чем кто-либо другой.

Гипсовые сталагмиты

Карлюкская пещера возникла не по правилам, совсем не так, как большинство карстовых пещер. Ведь она лежит в толще нерастворимых пород, и тот гипс, который образует причудливые деревья, цветы и люстры, не всегда находился здесь. Когда-то он был расположен гораздо выше, и слой его был огромен - несколько сотен метров. Но шло время, росли горы, монолитные слои основной пароды трескались и разламывались от землетрясений; возникали подземные пустоты. А слой гипса тем временем размывался дождями; насыщенная гипсом вода стекала вниз по трещинам, отстаивалась в подземных коридорах, и гипс выпадал из раствора, покрывая стены и потолки сверкающими белыми кристаллами. Потом климат изменился, стал суше - вода ушла из пещеры. В течение тысячелетий завершали ее отделку капли и струйки воды, стекающие со сводов. А потом робко и осторожно вошел сюда первый человек, высоко подняв над головой пылающий факел - так же как сейчас я поднимаю вверх карбидку.

От зимней белизны невольно становилось прохладно

Ухожу все дальше по широкому тоннелю. Под ногами хрустит белый песок. В стороны отходят ходы, лазы и тупики; вдоль тропы тянутся десятки истлевших нитей и шпагатов - это следы людей, побывавших здесь раньше. Боясь заблудиться, кто-то даже тянул за собой струнную проволоку. Здесь мало резких спусков и повышений, нет колодцев. Только через несколько лет ашхабадские спелеологи сумеют подняться в одну из виднеющихся наверху "органных труб" и откроют ходы второго этажа пещеры.

Гипсовая змейка - сокровище Карлюкской пещеры

Постепенно тропа исчезает, и я оказываюсь в центре сложного переплетения ходов. Над головой серая скала, с которой давно уже осыпалась гипсовая корка. Куда идти? Достаю компас. В его футляре - сложенный во много раз лист кальки, план пещеры, сделанный группой московских спелеологов. В этот лист бумаги вложен огромный труд, его размеры и сложность может понять только тот, кому приходилось самому вести такую съемку, протаскивая мерную веревку через щели и дыры, делая засечки по огоньку свечи, складывая пикеты и записывая отсчеты измазанными в глине пальцами. И теперь я вижу, как путаница ходов, залов и коридоров складывается в сложную систему переплетающихся друг с другом колец - картина не очень обычная для гипсовой пещеры. На плане - сотни цифр. Каждая цифра - пикет, в ней прижатая камнем бумажка с тем же номером, что и на карте. Имея компас и такую карту, невозможно заблудиться даже в самом дальнем углу каменного лабиринта.

Я около пикета 256. Налево должен быть отнорок - аппендикс, заглядываю в него. Коридор как коридор, только понемногу спускается вниз. У входа какой-то белый наплыв на полу; случайный поворот света - и передо мной возникает гипсовый кенгуру. Присев на задние лапы, животное любопытно подняло голову и оттопырило длинные уши; кенгуру весь искрится белыми кристаллами, а поза его настолько жива, что хочется погладить зверя или покормить его камешками.

По пути в другой аппендикс - новое пещерное диво. Я шел, прилежно глядя под ноги, ибо только что споткнулся и набил шишку. И вдруг от стены отделилось огромное существо с высоким крупом, покатой спиной, мощными колоннами-ногами, длинной вытянутой вперед шеей и маленьким свиным хвостиком. Высотой метров в шесть, до потолка. Вот это зверь! А освети я его с другой стороны, мог бы просто пройти мимо, ничего не заметив. Зверь исчез бы, слился со стеной...

Чем кормят каменных кенгуру? Наверное, камешками?

Как бы его сфотографировать?

Конечно, надо дать основной свет - вспышек десять от аппарата; контуры выделить боковым светом слева. Но не хватает еще чего-то, какой-то мелкой детали, какого-то штриха.

Я отошел в сторону и еще раз пригляделся к "натурщику". Как хорошо, что он неподвижен, что никто не подгоняет и не тормошит меня и можно обдумать кадр не торопясь. Шея чудовища вытянута, как будто оно к чему-то присматривается. Да ведь оно хочет понюхать свечу! Я поставил ее перед зверем - как будто движение прошло по его телу, и на мгновение мне показалось, что гипсовый ящер оживает. Все. И больше мудрить не нужно.

Я бродил по пещере. Ее тоннели казались бесконечными. Порой они были наполнены мавританскими башенками, решетчатыми воротами и огромными белыми кипарисами, уходящими в гулкую темноту. Порой они были пусты и строги, сверкая только голубоватой белизной стен. А порой белизна эта была осквернена. Огромные, черные, корявые буквы вещали, что здесь были Ысак Таштемиров и Ф. Сконодобов. Черная копоть на гипсовом инее.

Все дни, что я бродил под землей, эти фамилии преследовали меня. Они - без преувеличений - сотни раз повторялись на стенах, изумляя дремучей, тупой старательностью их владельцев. И если Таштемиров был явно не очень грамотен - где-то у выхода попалась его надпись, радостно извещавшая, что дальше будет "волный воля", - то Сконодобов, личность утонченная, порой расписывался даже латинскими литерами.

Голубые кристаллы гипса при свете карбидки загораются оранжево-красным светом

Но бывали в Карлюке и другие люди. Их записки - как пожатие теплой руки, и когда я находил их, совсем не так уж одиноко казалось в пещере.

В одном из дальних коридоров, аскетически строгом, почти не украшенном натеками, на верхушке маленькой хрустальной елочки лежал кусок коробки от папирос; на нем карандашные буквы: "Это было 21.IX.31, нас шестеро", и слова о восторге и красоте. В другом месте, на скальной полке, я нашел тетрадь - это была целая "домовая книга" с десятками фамилий, стихами, шутками, а рядом карандаш. Прописался в этой книге и я.

Вообще находки в пещере случались занятные.

Голубые кристаллы гипса при свете карбидки загораются оранжево-красным светом

Немного ниже лагеря, в углублении между глыбами, валялась бухта толстенного - двухдюймового - пенькового троса. Кто и зачем его сюда заволок? Не затем же, чтобы отмечать путь за неимением ниток?

В одном из коридоров лежала книжечка билетов московского метро, почти совсем истлевших. А однажды я нашел у тропы новенькую карбидку, она была заправлена и залита водой, оставалось только прочистить горелку и зажечь, что я и сделал.

Первый день в пещере кончался. Сколько часов я брожу? Нахожу пикет, определяюсь и плетусь домой, мечтая о спальнике.

Когда добрался до лагеря наверху, на моих "часах" у входа не было ни проблеска света. Но было ли десять вечера или четыре утра, этого я так и не узнал.

Снова утро. Промокшая от пота рубаха, повешенная вчера сушиться, по-прежнему мокра. Даже здесь, в привходовой части, влажность близка к ста процентам. Хорошо еще, что тепло. В крымских пещерах, где температура редко превышает пять - семь градусов, я бы уже давно стучал зубами.

Позавтракав, принимаюсь за поиски насекомых. С пробирками и пинцетом в кармане брожу по скользким и влажным глыбам у конца спуска. Но мне упорно не везет.

Карлюк очень беден жизнью; здесь нет подземных рек и ручьев, заносящих органические остатки, и очень мало летучих мышей, за счет гуано которых живет так много пещерных обитателей. Живые существа встречаются только на гигантской привходовой осыпи. Ближе ко входу гнездятся дикие голуби, на сводах нижней части спуска - летучие мыши.

Гипсовый лес Карлюка

Но в конце концов мне улыбнулась удача. Я лез через скалы недалеко от лагеря и увидел - по камню бежит жук. Темно-коричневый, почти черный, со странными желобчатыми надкрыльями, покрытый редкими, тонкими и нежными волосками. Был он миллиметров восемь в длину, не больше. Когда я поднес фонарик поближе - жук помчался рысью, пытаясь скрыться от ненавистного света, но было поздно, через секунду он уже сидел в пробирке. Вскоре туда попал и второй. В Ленинграде их определили: это оказались довольно редкие чернотелки из рода лептодес, обитатели трещин в скалах, нор и пещер. Но сколько ни искал, я нашел только двух жуков. Может быть, это был "неурожайный" на лептодесов год?

Зато я нашел еще что-то, и, хотя об этом "что-то" читал и слышал раньше, находка все равно была неожиданной и радостной.

А случилось это так. Серо-желтые камушки, раскиданные повсюду, были того же цвета, что и огромные слагающие осыпь глыбы. Они не привлекали внимания, пока я не увидел на одном из них волнистую полоску. Подношу карбидку, и на переливающемся, как муаровая лента, изломе возникают нежные, паутинно-тонкие слои. Медовые, почти красные тона сложнейшей гаммой переходят к белому. На другом обломке зеленовато-белые полосы чередуются с серыми, розоватыми, янтарными, напоминая агаты и сердолики, которые волны выбрасывают на берег у стен Карадага.

Мраморный оникс - камень таинственный и великолепный

Это был мраморный оникс, камень таинственный и великолепный. Он добывается у нас в Закавказье. Москвичи могут любоваться им на станции метро "Киевская". Но геологи и геохимики давно уже были убеждены, что есть он и в Средней Азии. Ведь добывали же его во времена Тимура - им украшена внутри мечеть Гур-Эмир, где похоронен великий завоеватель. Но где месторождения этого минерала? Никто не мог предполагать, что огромные, бесформенные глыбы известняка в привходовой части Карлюка одеты толстой коркой мраморного оникса. Покрытый слоем окислов, оникс был незаметен, пока однажды кто-то не взял молоток и не отколол камень...

С настоящим ониксом - твердым минералом, немного похожим на агат, - мраморный оникс схож только внешне. Собственно, мраморный оникс - это просто кальцит, отлагавшийся очень много лет; слои его окрашены различными примесями, находившимися в воде. В один год преобладала одна примесь, в другой - какая-то иная. И поскольку оникс - это кальцит, то его можно найти и в некоторых кальцитовых пещерах. В пещере Кап-Котан, или Новый Карлюк, найденной Султаном Ялкановым в нескольких километрах от Старого, ведется теперь промышленная разработка оникса.

...То разгораясь, то пригасая, посвистывает карбидка. Хмурые скалы озаряются светом фотовспышки: я снимаю обколотые глыбы оникса. Времени мало, время торопит. Давно погасло серое пятно вверху - "часы" мои показывают ночь.

Перед сном приготовления к завтрашней работе и поиски, бесконечные поиски. Нигде вещи не теряются так, как в пещере. Ищешь, например, запасные лампочки; перерываешь весь рюкзак, все карманы, все коробки, а они лежат рядом, в глубокой тени под самой карбидкой.

И еще одно свойство пещеры. Все делается там, как при замедленной киносъемке; на каждое, самое простое дело уходит втрое больше времени, чем на поверхности. Даже мысли, кажется, плетутся медленно и неторопливо. Пусть ты уже привык к темноте, и она тебя больше не беспокоит, но незаметно для тебя она влияет на твой организм, делая тебя медлительным, нерешительным, немного апатичным. У темноты много хитростей и секретов, здесь постоянно надо быть настороже...

Утро (или день, кто его знает!). Вчера вечером выпил последнюю флягу. Складываю в рюкзак гору бутылок - принесенных с собой и найденных в пещере. Придется потерять полдня, а что делать? Без воды и под землей нельзя, а уходит она очень быстро. В день выпиваю не меньше четырех литров, да еще "пьют" карбидки.

Правда, вода есть и в пещере - в двух-трех местах она капает со сводов, а недалеко от привходовой части во влажные годы набирается даже маленькое, в метр шириной, озерцо, где можно ее зачерпнуть. Но вода эта горькая, насыщенная гипсом. Мне пришлось ее пить, когда через несколько лет я снова побывал в Карлюке. Хоть и сдабривал я ее чаем, сахаром, лимонной кислотой, пить ее можно было с трудом, как горькую микстуру. Но делать было нечего - пил...

Итак, надо идти за водой. Вылезаю наверх - долгий и сложный путь по глыбам, покрытым серой пылью. Снаружи воздух обжигает лицо, глаза болят от непривычного света. Солнце, увы, уже высоко.

Быстро спускаюсь к ферме, до нее километров пять-шесть. Глинобитные помещения для скота, заросший тростником ручей, несколько юрт; навстречу выбегает куча детворы, выглядывают хозяева и приглашают отдохнуть. В застеленную кошмами юрту набивается человек пятнадцать. Мужчин нет - все на пастбищах; здесь только женщины и дети. Все веселы и оживленны, то и дело раздается смех и непонятные мне шутки - боюсь, что по моему адресу. Одна из девушек понимает немного по-русски; все сочувственно охают, узнав, что я уже два дня сижу под землей. "Инжинир, геолог?" Объяснять слишком долго и сложно - пусть будет геолог. "На чем еду варишь?" Удивляются и сочувствуют, узнав, что не варю. Конечно, расспрашивают про семью - достаю фотографию дочки, закутанной, похожей на медвежонка, на фоне замерзшей Невы. "Ой, как холодно! У нас лучше!" Тем временем расстилается пестрый платок - дастархан, и на нем возникают всякие вкусные вещи, и было их много.

...Сначала чай и кислое молоко с лепешкой. Потом жареное мясо. Потом чай, бесконечное количество пиал зеленого чая. Снова мясо. Опять чай. Хозяйки сочувственно покачивают головами, видя мой аппетит.

Только после полудня, по самой жаре, я поволок наверх свои бутылки и фляги, наполненные холодной и чистой родниковой водой.

И вот снова пещера - уже привычная и обжитая, как свой дом. Добравшись до лагеря и немного передохнув, отправляюсь на съемку. Под ногами хрустят кристаллы. Карбидка светит длинным, голубым языком огня; на ходу он загибается, как кривая сабля. По стенам мечутся огромные тени, в углах затаилась темнота.

Этот каменный цветок может рассыпаться даже от дыхания

Выбираю группу "деревьев" поживописнее, расставляю штативы. Ставлю выдержку "В", нажимаю на тросик и завязываю его узлом. У моих камер нет приспособления для длительной съемки, и это один из простейших способов оставить затвор открытым надолго.

Начинается самое главное. Выключаю фонарь. Теперь я могу безбоязненно проходить перед объективом - для него я невидим. Укрываюсь за огромным белым пнем, готовлю вспышку, закрываю глаза; сквозь веки - голубой отблеск. Еще и еще освещаю зал.

Перехожу ближе к аппаратам. Метрах в четырех перед ними - огромная белая колонна, до сих пор на нее не упал ни единый лучик света. Становлюсь между ней и аппаратом, направляю на нее рефлектор. Всплеск света. Все. Закрыть затвор. И если я ничего не упустил, то на фоне вычурных белоснежных украшений в кадре окажется силуэт человека. Как-то, снимая большой зал в одной из крымских пещер, я использовал тот же фокус и населил снимок десятками привидений. Сквозь человеческие фигуры ясно просвечивали сталагмиты - ведь, уходя с каждого места, я хотя бы немного подсвечивал его последующими вспышками.

Теперь надо отыскать и снять каменную решетку. Кажется, она была недалеко от "леса"... Минут через десять мой фонарик высвечивает это причудливое сооружение. Три стоящих в ряд сталагмита удивительным образом спаяны с горизонтальным каменным бревнышком, образуя правильную геометрическую фигуру, немного напоминающую крест. Эта решетка едва не погибла на моих глазах - во время экскурсии ашхабадских геологов, с которой я в первый раз попал в Карлюк. Какой-то парень начал крушить ее молотком. Я схватил его за руку; он был искренне удивлен: "Почему нельзя? Мне образец нужен!" Десятки, сотни "образцов", отбитые и брошенные его предшественниками, валялись во всех концах пещеры...

Гипсовые цветы

Недалеко от решетки мне попадается каменная колонна, настолько истончившаяся у основания, что в ней образовались две большие дыры. Заглядываю внутрь: гладкая труба опускается метра на два ниже пола. Ставлю внутрь горящую свечку: тонкий гипс просвечивает, и колонна загорается тусклым красноватым светом. Как бы обыграть на снимке эту пустоту? Расставляю аппараты, прячусь за колонной и просовываю в нее руку с рефлектором. Несколько вспышек изнутри, несколько - сзади, по контурам. Под локтем очень неудобно лежит кусок гипса, но менять позу боюсь - еще вылезу в поле зрения аппарата, и будет на снимке из-за колонны неведомо зачем торчать рука или нога.

Я поставил свечу перед гипсовым чудовищем

Потом я иду в большой зал южного аппендикса - тот, где обитает гипсовый ящер. Тропа, петляя между каменных елей, ведет круто вниз. Одна елочка выбежала на ровное место и очень эффектно рисуется на фоне темноты. Совсем новогодняя елка, не хватает только свечей и игрушек. А что, если?..

Достаю нож и режу свечи на коротенькие - в сантиметр - обрубочки. Через несколько минут елка залита теплым розовым светом. Снимаю ее, для верности подсветив вспышкой. Интересно, получится ли?

Чем не новогодняя елка?

Перетаскиваю штативы на новое место и пытаюсь сфотографировать всю перспективу стометрового зала - коридора. Это требует терпения. Вспышка за вспышкой; перехожу от одного укрытия к другому; батарейки подсели, промежутки между вспышками доходят до нескольких минут. И тишина, бесконечная и абсолютная. И время от времени - странный шелест, как будто проносящийся по залу.

Когда я услышал его в первый раз, решил - вот началась чертовщина. Сначала слышишь шорохи, потом начинаешь их видеть, а потом тобой интересуются психиатры. Но шелест повторялся раз за разом, и совсем не тогда, когда вслушивался в тишину. То во время тяжелой работы, когда совсем не до галлюцинаций, то в момент, когда я прицеливался аппаратом в какой-нибудь особенно красивый кристалл. Постепенно этот летящий через зал, какой-то звенящий шелест стал восприниматься как реальность, от состояния моих нервов не зависящая. В чем его секрет - не знаю до сих пор.

Что же касается чертовщины, то, в конце концов, появилась и она. Я сидел на обломке сталагмита посредине широкой и пустой площадки и писал, подсвечивая себе фонариком, когда почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Подумал: "Что за чепуха!" - и продолжал писать, но, в конце концов, не выдержал и оглянулся. В двух шагах за моей спиной стоял гипсовый столбик, похожий на сгорбленного человечка. Стоял и любопытно заглядывал мне через плечо. Я готов был поклясться, что, когда садился, его тут не было.

Конечно, если работаешь в пещере один, нервы ведут себя не совсем так, как положено. Все время ты напряжен и сосредоточен, ведь опасность может возникнуть только по твоей собственной вине, и нужно постоянно быть настороже, проверяя каждый свой поступок. В результате почти физически устаешь от нервного напряжения.

Да, пещера - не место для одиночек. Спелеологические правила просто-напросто запрещают уходить под землю меньше чем вчетвером. В советском туризме и альпинизме походы и восхождения в одиночку тоже воспрещены. Но это касается туризма, а не исследовательской работы. Нам, зоологам, в своих экспедициях нередко приходится работать в одиночку иногда по нескольку дней, а порой неделями. К одиноким странствиям привыкаешь и перестаешь считать их чем-то особенным; вырабатывается опыт, обостряется осмотрительность и осторожность. И когда за плечами добрый десяток экспедиционных лет - пожалуй, не так уж опасно одному спуститься под землю и работать в пещере, имея ее план, зная, что не случается в ней ни обвалов, ни наводнений, а самое главное - предупредив друзей, куда и на сколько времени уходишь.

Один зал, другой, третий. Желтое пламя карбидки смешивается с солнечным блеском вспышек; это должно эффектно выйти на цветной пленке. Но я и представить себе не мог, каким адским красным пламенем они будут озарены на проявленных кадрах.

И вот я добираюсь до самых дальних участков пещеры. Сюда нет тропы; мало кто заползал в этот тупик, потолок которого все понижается и понижается, который не манит пещерных грабителей эффектными гипсовыми канделябрами. Здесь приходится то проползать через узкие щели, то карабкаться по глыбам, покрытым тысячами острых шипов. Тяжелый воздух, кажется, осязаем; свитер липнет к телу. Все чаще лежу и отдыхаю. Но карбидка горит ярко, значит, в воздухе нет углекислого газа: можно лезть дальше. На стенах все чаще появляются витые кристаллы, похожие на обрывки стружек. Это гелектиты, пещерные цветы.

Каменные цветы - гелектиты

Левая сторона тоннеля резко понижается. Она выглядит как длинная темная щель, бегущая вдоль пола. С трудом пролезаю в нее, вытянув вперед руку с фонариком, и вижу, как в белом, бесстрастном свете блещут россыпи драгоценностей. Вопреки закону земного притяжения завиваются тончайшие гипсовые волоски, образуя перья, кружева, ажурные сетки. Топорщатся пучками щупалец крохотные каменные актинии, неподвижно застыли веточки кораллов, а рядом - огромные зеркальные грани кристаллов, в которых отражается мое лицо. И куда ни глянь - заросли фантастических цветов, не снившихся ни одному садовнику. Но вся эта ажурная красота настолько хрупка, что вынести ее отсюда практически невозможно.

Как-то крымские спелеологи при мне пытались вынести из пещеры причудливый спиральный гелектит; если бы это удалось - он занял бы почетное место в витрине музея. Казалось, все было предусмотрено; при подъеме по тросовым лестницам его приходилось нести в губах. Но ударил порыв ветра - и каменная пружина рассыпалась...

Достаю аппараты. Это единственный способ унести отсюда хоть частицу колдовского великолепия.

Внезапно я вижу такое диво, что совершенно теряю чувство реальности. Из косой дыры в стене тянется в сторону нечто вроде плавно изогнувшейся змеи длиной больше полуметра. Поверхность ее отливает серебром и матовым инеем; конец похож на приоткрывшийся бутон. Змейка надежно укрыта выступом скалы от всяких будущих лихих людей; но он же не позволяет отодвинуться, чтобы сфотографировать. Неловко повернувшись, провожу макушкой по хищно изогнувшемуся каменному зубу. Приходится достать бинт, значит, не зря таскал его в сумке целый месяц. Неуклюже обматываю голову; тесно, локти деть некуда. И в этот момент, наконец, замечаю желанную точку для съемки.

Каменные цветы - гелектиты

Выйдя из аппендикса, я нахожу гелектиты иной формы. Это друзы прозрачных голубоватых кристаллов, сверкающие будто отполированными гранями. С их острых кончиков свисают капли воды. Эти кристаллы живут и растут, через несколько десятков или сотен лет они станут похожи на свисающие с потолка причудливые гипсовые люстры. Пока же вся "люстра" могла бы уместиться у меня на ладони. Ловлю капельку в кадр - и, кажется, мне удается нажать на спуск как раз в тот момент, когда она отрывается от кристалла.

Так через видоискатель аппарата, среди каменных цветников проходит вечер и, наверно, изрядная часть ночи. Потом возвращаюсь в лагерь и проваливаюсь в сон. Без всяких страхов и кошмаров.

В поисках, находках и работе прошли четыре дня. Когда снова кончилась вода, я двинулся наверх. Был поздний вечер или ночь, и спавшие на уступах голуби испуганно шарахались от света моего фонаря.

И вот - низкий, нависший выход и звезды за ним. Теплый ветер гладит волосы, по горизонту рассыпаны огоньки кишлаков, а наверху огромным фонарем висит луна. Никогда не любил я спать при лунном свете, бьющем в лицо, но в эту ночь он был удивительно приятен. И так просторно и легко было лежать под открытым небом и прислушиваться к далеким ночным звукам.

Проснулся я перед рассветом. Ветер хлопал полотнищем полиэтилена, на котором я спал; содержимое рюкзака разлетелось на добрых полета метров. В последний раз я посмотрел на черный провал входа и начал спускаться к равнине. Вдали пылили машины, а за спиной из-за гор вставало солнце.