В пещерах эмира Тимура

В пещерах эмира Тимура

Несколько лет подряд работа приводила меня в Среднюю Азию. Я объездил и обошел ее почти всю - увидел зеленые саксауловые леса в глубине Кызылкумов и холодные плоскогорья Памира, где волны огромного соленого озера бьются о ледяные берега. Я полюбил этот край, и мне было одинаково хорошо в тенистых садах Самарканда и в маленьких горных кишлаках Бадах-шана.

Низкие облака текли над плоскогорьем

В Средней Азии мне везло. Везло в работе - каждый год я узнавал что-то новое о здешних насекомых, и не один десяток новых видов описал по собранным в Средней Азии коллекциям. Везло на удивительные, незабываемые места, о новой встрече с которыми мечтаешь годами. Везло на людей - живых, интересных, ярких. Они объясняли мне дорогу, рассказывали о том, что нужно увидеть, а если видели, что я устал и голоден, они кормили меня и оставляли на ночлег. Когда я уезжал в другой город, мне давали адреса и письма, чтобы не был я в этом городе чужим и одиноким.

Порой я казался себе эстафетной палочкой, переходящей из рук в руки - и это были надежные и добрые руки. Нередко эстафета вела и через пещеры.

О Большом Чиль-Устуне я услышал в Душанбе, на автобусной остановке. Кроме меня, дожидался автобуса еще один человек - в белом костюме, круглолицый, с коротенькими подстриженными усами. Мы разговорились и с нарастающим изумлением узнали, что, во-первых, мы оба зоологи и даже понаслышке знаем друг о друге. Во-вторых, нас обоих интересуют наскальные рисунки. И в-третьих, не слишком ли много для случайного совпадения: оказалось, что оба мы - спелеологи. Выясняя все это, мы пропустили несколько автобусов, потом наспех обменялись адресами, и, повиснув на подножке, Олег - так звали моего нового знакомого - прокричал, удаляясь: "Если приедете в Ош, пойдем в Чиль-Устун!"

После двух месяцев работы на Памире, насквозь промерзнув на заснеженных перевалах, я спустился в солнечный и теплый сентябрьский Ош. Мы просидели с Олегом далеко за полночь, наперебой рассказывая друг другу свои новости.

Я говорил о гроте Шахты на Восточном Памире; там, на высоте четырех с лишним километров, древние охотники разрисовали стены изображениями медведя, кабанов и человека, замаскированного под страуса. Рисунки эти были удивительны тем, что ни страусы, ни даже кабаны на такой высоте не живут, и археологи расценивали эту редкостную находку как доказательство того, что Памир за последние десять тысяч лет поднялся почти на километр.

Олег расхваливал гору Сурат-Таш - "рисованный камень" - недалеко от Оша, которую нужно мне увидеть. Это на ней среди многих наскальных рисунков видны изображения легконогих лошадей и оленя с ветвистыми рогами. А один местный краевед с богатым воображением разглядел здесь даже мамонта, который никогда не водился в Средней Азии.

Но утром мы поехали не к Сурат-Ташу. Мы тряслись в машине, направляющейся дальше на запад. Перед нами поднимались невысокие, с плоскими вершинами горы; где-то в них были пещеры.

Первые, увиденные нами, были мало интересны - короткие или длинные галереи без натеков. У входа одной из них Олег задержал меня: "Осторожно, не заденьте скалу!" В чем дело? На сером известняке - маленькие коричневые точки. Клещи! Крохотные, недавно отродившиеся клещи, почувствовав наш запах, как будто привстают, вытягивая передние лапки, стремясь ухватиться, вцепиться, впиться в тело. Их здесь многие десятки, они терпеливо ждут, пока какой-нибудь зверь, спасаясь от жары, не войдет в прохладную тень. "Энцефалита здесь нет, но зато эти крошки могут заразить вас возвратным тифом", - говорит Олег.

Сидящие на стене пещеры клещи ждут момента, когда можно будет вцепиться в какого-нибудь проходящего мимо зверя

К середине дня мы добираемся до пещеры Сасык-Ункур, что значит "вонючая пещера". Запах в ней действительно неприятный. В июне-июле здесь, по данным Олега, ночует до семи с половиной тысяч летучих мышей. И сейчас плотными подушками висят они на потолке. Под ногами толстый слой гуано. Здесь определенно должны быть пещерные насекомые... Иду согнувшись, водя фонариком почти по самому полу. И вдруг что-то живое и шустрое пытается удрать от светлого круга. Лептодес! Совсем такой, как в Карлюке, во всяком случае, мне он кажется таким же. Начинается охота; через полчаса мы имели уже шесть этих жуков, а последнего я решил сфотографировать. Жуку не нравился свет фонарика, он норовил удрать в сторону, в тень; мне, наоборот, надо было как следует осветить его, чтобы навести на резкость. Так мы мучили друг друга добрых полчаса, но в результате снимки все-таки получились.

Позже, в Ленинграде, я узнал, что в этой пещере с неаппетитным названием мне улыбнулась удача. Этот лептодес оказался новым, еще никому не известным видом. Правда, находка нового вида насекомого не такая уже редкость, как может показаться, но я все равно был доволен.

Жук лептодес, обитатель среднеазиатских пещер

Другое насекомое спокойно сидело на небольшом круглом сталагмите и никуда не собиралось удирать. Было очень странно видеть его здесь, оно казалось совершенно не на месте под землей, на жестком и влажном камне. Это был клоп, обыкновенный постельный клоп. Рыжий, плоский, чуточку блестящий.

Удивительная встреча! Впрочем... А что тут, собственно, удивительного? Ведь в пещерах и дуплах - там, где гнездятся птицы и зимуют летучие мыши, - клопы живут издавна, они стали жить там гораздо раньше, чем в наших квартирах. Собственно говоря, постельный клоп - это наследство, доставшееся нам от далекого предка, пещерного человека. Когда он покинул пещеры, клопы последовали за ним. Было это очень давно, и живущий теперь с человеком клоп немного отличается от этого, найденного в пещере.

Пещерный сенокосец с 'добычей' - ножкой дохлого кузнечика

И еще одного занятного паразита увидели мы в этой пещере. В одном из дальних закоулков летучие мыши висели довольно низко, и мне показалось, что на крыле одной из них поблескивает кольцо. Кое-как я дотянулся до нее и отделил от скалы. Маленькая, злая мордочка, негодующий писк. Это была остроухая ночница - очень обычный среднеазиатский вид. Кольца не было - я ошибся. Но на спине, раздув шерстку, я увидел какое-то крохотное, в несколько миллиметров длины, существо, вцепившееся в шерсть непропорционально большими лапками. Клещ? Не похож. Я достаю лупу. Крыльев нет, довольно большое брюшко, крохотная, почти незаметная головка... Этот зверь был похож на что угодно, только не на муху, и, тем не менее, это была именно муха, бескрылая муха никтерибия, сосущая кровь летучих мышей.

Муха-кровососка на крыле летучей мыши

Мы обошли, наверно, шесть или восемь пещер. Все они были невелики, красивых натеков в них не было. Только в одной увидел я странный наплыв, похожий на выглядывающую из камня голову какого-то жабоподобного чудовища с двумя дырочками-глазами.

Из скалы выглядывало жабообразное чудовище

Солнце клонится к западу, пора возвращаться, но Олег хочет показать мне еще что-то. Мы входим в освещенный дневным светом "вестибюль" довольно большой пещеры. На потолке поблескивают черные пятна.

- Если вам не повезет и вы сломаете ногу или руку, такое снадобье поможет вам выздороветь. Это легендарное восточное лекарство, о котором так много сейчас говорят.

- Неужели мумие?

- Оно самое. Смотрите, на низких частях сводов его нет, дочиста кто-то выскреб. Осталось только там, где не дотянуться.

Легендарное лекарство выглядело невзрачно. Тонкая блестящая черно-коричневая корочка, покрывающая камень. В одном месте маленький - в сантиметр - черный сталактит.

- Идем, я знаю место, где можно его достать.

Обколотые 'на лекарство' сталактиты

Над большим острым камнем - маленькое углубление в своде пещеры. Туда очень неудобно заглядывать, наверно, это и уберегло блестящую пленку. Подставляю листок бумаги, осторожно сцарапываю ножом несколько граммов. Мумие твердое, остро пахнет и немного похоже на блестящую корочку, покрывающую каменноугольный шлак. И помнится, где-то я его уже видел. Где? В Кугитанге? Нет, в Фанских горах... И в памяти встают гремящие обвалами висячие ледники на стенах Чимтарги и многоцветные озера. Я ночевал около озера Малое Алло и утром варил похлебку, собираясь идти выше. Услышав стук камней, поднял голову и увидел, что ко мне, размахивая блестящим железным ломом, бежит бородатый человек в рваном халате-чапане. Бандит? За ним виднелась другая странная фигура - тощий парень, который одной рукой тащил под уздцы ишака, а в другой держал... керосиновую лампу без стекла. Через секунду я понял, что парень с ломом бежал только потому, что ему нужно было перепрыгнуть ручей, но все-таки, когда неожиданные гости подошли к костру, был я, наверно, изрядно бледен.

Знакомимся. Оба - таджики из ближайшего кишлака Газныч. Парень с лампой почти что мой знакомый - мы вместе ехали на попутке неделю назад. "Страшный" бородач тоже совсем молод.

- Что делаем? Дырка ищем.

Ничего не понимаю.

- Какие дырки?

- Дырка в горе, где темно. Не знаю, как это по-русски.

Пещеры? Неужели в здешних кишлаках люди увлекаются спелеологией? Впрочем, старики порой ходят в пещеры молиться - бывают такие "святые", связанные с легендами пещеры. Но здесь что-то не так.

- Зачем они вам?

Парни переглядываются, явно решая вопрос: доверять или не доверять? Наконец один из них отваживается:

- Лекарство ищем. Мум называется.

Вспоминаю: "мум" - по-русски "горный воск", то же самое, что мумие.

- Покажите!

В спичечной коробке кусочки чего-то похожего на шлак.

- А как вы ищете пещеры?

- Идем, наверх смотрим. Видим - дырка, лезем наверх. Снизу не забраться - лезем выше, вбиваем лом, веревкой спускаемся. Мум на базаре продаем.

- А где здесь пещеры?

Парни мнутся. Наивный вопрос: ну какой золотоискатель расскажет тебе, откуда он приносит самородки? И теперь, вспоминая ту встречу, я расспрашиваю, что же собой представляет это диковинное лекарство.

Олег встречал мумие только в пещерах, но говорят, что его находят и под нависающими камнями. В пещерах оно встречается всегда недалеко от входа.

- Мне кажется, - говорит Олег, - что мумие - это какой-то продукт известняка, оно как бы вытапливается из него солнцем и скапливается там, где скала всегда прохладна. Происходит что-то вроде перегонки.

Затем я узнаю, что цвет мумие может быть самый разный - от светлого, воскового, до темно-коричневого, почти черного. Если как следует его помять пальцами, оно становится мягким. Оно однородно, как воск, но в отличие от него растворяется в воде. Узбеки, кроме мумие, знают еще другое вещество - мумигай. С виду то же самое, только никаких целебных свойств, и его-то чаще всего продают на базарах. Отличить настоящее мумие может только очень опытный человек.

- А от чего оно лечит?

- Старики знахари пытаются им лечить буквально все болезни, только вопрос: вылечивают ли? Медицинская наука признает, что оно помогает при переломах, ранениях, ожогах - там, где повреждена здоровая ткань и ей нужно помочь восстановиться.

Позднее, в Ленинграде, я познакомился с одним удивительным человеком, врачом, специалистом по тибетской медицине. Он рассказал мне, что существует много видов мумие, отличающихся не только названием и местом находки, но, по-видимому, и происхождением. Сам он изучал забайкальское мумие - баракшун, зернистое, с большим количеством растительных остатков, и пришел к выводу, что это мумифицированные экскременты белок летяг. Эти животные питаются самыми нежными частями трав и побегов растений, в которых содержится множество целебных веществ. Вещества эти не перевариваются грызуном полностью и в процессе длительного мумифицирования становятся гораздо более усвояемыми для человека, чем если бы он, предположим, сам щипал бы и ел ту же травку. Существует баракшун, создаваемый другими грызунами - пищухами, теми самыми, которые заготовляют себе на зиму сено. Но пока мы еще мало знаем о мумие и скрытых в нем возможностях.

Через день Олег повел меня в Чиль-Устун. Об этой пещере я слыхал давно, она - одна из известнейших в Средней Азии. Длиннобородые старики, собирающиеся у мечети, могут вам рассказать, что именно в ней жил страшный белый дэв, которого в жестокой битве победил великий халиф Али, зять пророка Магомета. Ведь до сих пор видно изображение лошади с жеребенком на той скале, к которой Али перед боем привязывал своего коня Дуль-Дуля.

Вид из Чиль-Устуна

Ученые говорят иное. Да, есть на скале недалеко от Аравана изображения удивительно стройных лошадей, выбитые незаурядным художником. Рисункам этим больше двух тысяч лет; другие, похожие, есть недалеко от Оша, на тех самых скалах Айрымач-Тау, которые иначе называют Сурат-Таш. Этими лошадьми славилась когда-то Фергана, их считали (опять легенды!) потомками небесных коней. Что же касается пещеры, то археологи ею не интересовались.

Священные пещеры... В разные времена, на разных континентах, разным богам поклонялись люди в пещерах. Уходили в пещеры спасать свою душу христианские отшельники. В самых недоступных подземных галереях Южной Европы ученые находят святилища людей каменного века. На Дальнем Востоке академик Окладников открыл знаменитую пещеру Спящей Красавицы со сталагмитом, превращенным в скульптуру. А в глухих лесах Урала, на Печоре, археологи раскапывают пещеры, в которых до конца прошлого века приносились жертвы вогульским богам... Помню, в описании печорских пещер особенно поразила меня история о Камне Дыроватом. Есть высокий утес над рекой Чусовой, и в утесе этом на неприступном отвесе - вход. Полузабытые легенды говорили, что проходящий мимо охотник должен принести жертву, подарить духам этих мест стрелу, пустив ее в черное отверстие. Археолог Прокошев решил проверить легенду. Утес был высок - около шестидесяти метров; отверстие, как оказалось потом, на высоте восемнадцати метров. Спустив с вершины утеса веревочную лестницу, Прокошев добрался до входа. И внутри, в обширном гроте, он нашел восемь с лишним тысяч наконечников стрел. Они устилали пол, торчали из стен и потолка, и ничего, кроме стрел, не было здесь, только одна иранская монета VI века, тоненький серебряный диск с пробитой у края дыркой - наверно, и она была привязана к стреле. Легенда была права: люди здесь не бывали, они только стреляли сюда из луков. И вот что удивительно: изучив наконечники, Прокошев понял, что они накапливались в пещере около четырех тысяч лет - от начала бронзового века почти что до нашего времени. И боги, наверно, были разные, и племена разные - немало воды утекло в Печоре за тысячелетия, а таинственная дыра в скале все оставалась священной и почитаемой, и один и тот же обряд совершали перед ней современники Гомера и современники Ньютона.

Древнее изваяние в дальневосточной пещере Спящей Красавицы

Теперь мы с Олегом едем в Араван, к другой священной пещере. Большое село широко разлилось по равнине. В центре - базар с грудами дынь и арбузов; седобородые старики в чалмах торгуют медными, ручной работы, браслетами и дешевыми серьгами. Время от времени старцы достают круглые сосудики из тыквы - нечто вроде табакерок - и отправляют под язык щепотку носвая, обжигающей рот смеси из тертого табака, извести, золы и чего-то еще. Тут же продают и носвай, и эти табакерки - носкады, - и много других необходимых вещей. На столбах висят ящики с надписями: "Для хлопка". Никто не пройдет равнодушно мимо клочка белоснежной ваты, свалившегося с машины: разве можно сорить тем, что вырастили руки человека?

Над долиной нависают обрывистые склоны. Здесь, в середине косого, почти отвесного среза горы, в глубине ущелья, лежит вход в Чиль-Устун.

- Не раздумали? Маршрут психологический; опасных мест не так уж много, но впечатления будут сильные. Еще не поздно отказаться, тогда пойдем в другие пещеры.

Молчу. Скалолаз из меня неважный, пропастей под ногами не люблю. В пещерах, если опасно, всегда можно использовать страховку. А здесь... Ящерицей лезть по скалам? У ящериц, по крайней мере, есть хвост, чтобы уцепиться или сбалансировать. Но не идти же мне обратно?

- И еще одно: в вашей обуви не пройти.

Мои трикони на горных ботинках стерлись почти до основания - не зубья, а железные шишечки. Разуваюсь, прячу ботинки в куст. Снимаю толстые шерстяные носки - джурабы. Поправляю на спине сумку с аппаратом и вспышкой.

- Сколько до пещеры?

- Метров триста.

Перед спуском в Чиль-Устун

Сначала было почти легко. Подобие тропы в две ладони шириной, хорошие захваты для рук и все-таки не совсем отвесная стена. Под ногами, на дне ущелья, сумрачно и прохладно, а щебень обжигает подошвы. Но вот тропа обрывается. Перед нами косая плита, нужно сесть на нее, осторожно сползать ногами вперед и стараться не скользнуть слишком быстро! Пятки упираются в щель. Несколько шагов - и, держась за ствол фисташки, переползаю на новый обрывок тропы. Опять отвес, захваты на нем трудно различить. Вцепляюсь в них так, что, кажется, никакая сила не оторвет; ногу влево, другую; перевести руку, только не глядеть вниз, это совсем не страшно, это не должно быть страшно - идти вот так по отвесу, как муха по стеклу. Нельзя отвлекаться, надо думать только о том, чтобы лучше ухватиться за выступ. Камешек под ногой шевельнулся, прочь его - глухой стук внизу. Под щекой теплая скала. Шаг влево, еще шаг, как можно дальше отвести руку... Она нащупывает отполированный чьими-то руками корень.

Голос Олега:

- Он надежен, беритесь прочнее...

Еще шаг, здесь надо перегнуться, ладонь - целиком - запустить в щель и быстро перешагнуть влево. Нет здесь ничего страшного, нужно только не думать об этом, только быстро перешагнуть через пустое место... шаг, почти прыжок, хватаюсь за уступ, подтягиваюсь - и боком, коленями, против всех правил скалолазания, вываливаюсь на плоский камень. Между нами и солнцем повисло неподвижное облачко. Так хорошо смотреть вверх, и еще минуту можно лежать и отдыхать...

- Пошли.

Снова стена. Внезапно приходит странная, спокойная ясность мыслей и движений, а пальцы как будто прилипают к камню. Перед глазами скользят выступы скалы, травинки, застывший на камне черно-красный паучок-скакунчик с огромными блестящими глазами. Мое тело будто без помощи сознания движется вдоль стены, находит зацепы и упоры, а я, как посторонний наблюдатель, слежу за ним. Но вот рука промахивается и хватает воздух. Я шарю по гладкому камню, не нахожу опоры и чувствую, как сползаю... сползаю... сползаю...

Окрик Олега:

- Правее, правее! Почти над головой!

И обеими руками я вцепляюсь в глубокую нишу. Еще несколько метров - вбитая в скалу железная скоба, можно взяться за нее прочно, в обхват, и скользнуть мимо. Щели и выступы снова сами ложатся под ладони; шорох щебня, катящегося из-под ноги, - и пронзительный крик орла где-то сбоку. Интересно, халиф Али тоже карабкался по этой тропе? Дальше, дальше, немного наверх... Скользнуть на распорах между двух скал и вот, наконец, под ногами тропа, и сырой запах земли и листвы ударяет в лицо, а впереди открывается огромная, оплетенная зеленью арка. И можно лежать и не думать ни о чем - просто лежать...

Чиль-Устун - значит "сорок столбов". И действительно, в первых же залах стены подперты массивными резными колоннами сталагнатов. И на колоннах этих нет живого места - там исписано все. Здесь и стандартные "здесь были" с адресами и фамилиями, масса дат, среди которых в глаза бросается одна - 1894, рядом полустертая арабская надпись. А на тускло освещенной дневным светом колонне справа от входа - несколько строк каких-то странных знаков. Постой, постой - ведь это санскритская надпись! И под ней странный изломанный крест - свастика. Этот мрачный символ настолько связан в нашем воображении с фашизмом, что удивляешься, видя его здесь.

Но эта свастика немного необычна, концы ее переломлены дважды - буквой "Г". И в древнем святилище этот знак очень хорошо объясним: ведь надпись-то санскритская, а свастика - символ плодородия древних индийских племен, пользовавшихся этим языком. Почему же надпись и этот символ оказались здесь, на юге Ферганы? Вероятно, здесь было святилище приверженцев могучей древней религии. Санскрит был языком их священных книг.

Интересно, остатки каких удивительных культур найдут когда-нибудь археологи в утоптанном множеством ног полу пещеры?

Я попытался снять надпись, но оказалось, что вспышка не работает - сели батареи. Обидно - ведь эта надпись могла быть интересной для историков.

Олег когда-то ее фотографировал, но снимок был нерезким, и когда я показал его специалистам по восточным языкам, они не смогли ее прочесть и только подтвердили: санскрит...

Но что же еще скрывается под землей в этом замке белого дэва? Зажигаем свечи.

Первые залы, по-видимому, когда-то были богато украшены натеками, от которых остались обломки. Все, что можно отбить, отбито. Зачем? Кому помешала эта красота?

Олег объясняет: дело не в красоте. Есть поверье, что толченые сталактиты исцеляют болезни. Тем более сталактиты в пещере, которая считается "святой".

За узким лазом - еще один зал, четвертый по счету, в нем мы отыскиваем знаменитую "раздевалку" - совсем небольшую дыру, в которую, однако, надо втиснуться. Название красноречиво предупреждает о том, что нас ждет, поэтому не искушаем судьбу и остаемся в одних плавках. Лаз удивительно неуютен - его изгиб противоречит человеческой анатомии, и когда на спине, ногами вперед, протискиваешься по миллиметру, то представляешь, как должен был чувствовать себя евангельский верблюд, проходящий через игольное ушко. Главное - не напрягаться, а как бы переливать себя сквозь эту дыру мелкими, но непрерывными движениями; Олег, посмеиваясь, подает советы и напоминает о судьбе Винни-Пуха, застрявшего в норе у Кролика при таких же примерно обстоятельствах.

Зато потом, когда я выскользнул из этой каменной глотки, настала моя очередь издеваться, глядя на судорожные движения ног приятеля.

И вот мы в пятом зале, который переходит в обширный шестой. Он бесспорно красив, а главное, не тронут, "раздевалка" охраняет его лучше, чем любые запреты. Великолепные занавеси, украшенные фестонами колонны, огромные вычурные люстры, как будто покрытые причудливой восточной резьбой. Мы двигаемся вперед, тревожа летучих мышей, и тени их мечутся по стенам. Все новые натеки выступают из темноты. Олег восхищается их разнообразием, мне же чего-то не хватает в этой пещере. В чем дело? И я понимаю: здесь нет воды, не слышно капели, натеки сухи и бесцветно серы - они не играют огоньками в свете наших свечей. Пещера мертва или кажется мертвой. Может быть, виноват засушливый год? Если это так, завидую тем, кто видел Чиль-Устун в полной его красоте, в матовом блеске влажных каменных складок и кружев, в сиянии капель, повисших на концах сталактитов. Жалко, что я не увидел этого. И особенно жалко, что не смог сфотографировать санскритские надписи...

Через несколько лет друзья прислали мне из Фрунзе книжку журналиста и краеведа Дядюченко "В пещерах Киргизии". Я прочел ее залпом. Она была прекрасно написана и содержала массу интересных сведений, а главное - добрая половина ее повествовала об араванских пещерах, в которых побывали мы с Олегом, и, конечно, Чиль-Устуне, в котором Дядюченко бывал много раз. Он фотографировал санскритскую надпись со свастикой; она оказалась не такой уж древней - не раньше XVII века; а в четвертом зале, около самого входа, спелеологи обнаружили два человеческих скелета и глиняный светильник одиннадцатого века. А мы-то шли рядом и не заметили! Но особенно поразило меня то, что в дальних залах пещеры, за "раздевалкой", со сводов капала вода и пещера искрилась и сверкала; она воистину выглядела, как сказочный замок белого дэва. Значит, мне действительно не повезло.

Две другие большие пещеры, в которых побывал я в Средней Азии, тоже были "святыми" - и к тому же историческими, так как легенды связывали их с именем Тимура.

Путь к ним я начинал из Самарканда, который был столицей беспощадного завоевателя и обязан ему своим великолепием.

В первый раз я попал в Самарканд случайно - меня привел туда телефонный звонок. Во Внуковском аэродроме, пересаживаясь с одного самолета на другой, я забежал в телефонную будку и набрал номер Марлена.

- В Среднюю Азию? Завидую! Если доведется быть в Самарканде, разыщи Кучерявых!

- Каких кучерявых?

- Владика Кучерявых, спроси в областном совете. Он поможет!

В чем поможет этот Владик, я не понял, так как телефон щелкнул и умолк.

И вот я в Самарканде и отыскиваю областной совет по туризму. Владик оказался высоким, могучим, голубоглазым и энергичным. Он был не только спелеологом, но и геоморфологом, не просто туристом, а горным туристом, и вдобавок он оказался большим туристским начальником.

Он-то и повел меня к пещере, носящей имя Тимура. Кроме нас двоих, пошел еще паренек лет семнадцати, альпинист Петя. Мы шли над берегом речки Ax-Су, мимо звонкого водопада, падающего с десятка метров в глубокую, сине-зеленую, как в море, воду. Впереди виднелись причудливые гребни и гладкие скалы, похожие на перья. Это были горы Кара-Тепе, западная оконечность Зеравшанского хребта. К вечеру мы вышли на перевал Санг-Туда и свернули направо, по тропе через осыпи.

Садилось солнце, когда мы выбрались на обрывы. Они казались отвесными в золотом свете заката.

- Сейчас будет Сквозняк, - сказал Владик.

- Почему сквозняк?

- Так мы назвали сквозную пещеру. Удобнее идти через нее, чем карабкаться вокруг по скалам.

Слегка пригнувшись, идем по прямому ходу, в конце которого видно небо. Потом несколько минут несложного скалолазания - и лестница с огромными ступенями приводит нас к темной арке входа в пещеру. Пахнет пылью и полынью.

Мы входим в высокий - в рост человека - сухой коридор с утоптанным полом. В стороне от входа разводим костер, выливаем в котелок воду из фляжек - здесь воды нет. В фиолетово-синем небе загораются первые звезды. Подсвечивая себе фонариком, разбираю собранных за день насекомых. А Владик начинает рассказ о пещере Амир-Темир.

- На этой горе (ее называют и Амир-Темир, и Акноу, кто как хочет) есть несколько пещер. Первая - "Сквозняк", через которую мы шли, в стороне от нее другая пещера - Тарагай, и еще одна, безымянная, не обследованная до конца. Наверно, есть и еще. Мы пойдем в самую большую и, уж конечно, самую известную, ее знают не только в окрестных кишлаках, но и в Агалыке, и в Самарканде. До сих пор старики приходят сюда молиться. Они говорят, что, когда Тимур был младенцем, какому-то местному беку предсказали, что его убьет этот мальчик, сын Тарагая. Бек послал своих людей похитить малыша, но кто-то предупредил мать, и она с сыном укрылась в этой пещере. Тимур подрос и убил бека. С тех времен называют и гору и пещеру Амир-Темир, то есть Эмир Тимур. Кто знает, может, и есть в этой легенде частица правды?

- В конце пятидесятых - начале шестидесятых годов эту гору и пещеру исследовали гидрологи. - Владик протянул нам фиолетовые листочки светокопий плана и разреза пещеры. Она была вытянута на восток-юго-восток не меньше чем на сто метров и очень запутана - не меньше десятка залов и коридоров, находящихся на разном уровне. Под планом подпись - общая длина 350 метров, глубина около 45 метров.

Я уже засыпал, когда кто-то потряс меня за плечо. Это был Петя:

- Проснись! Над нами кто-то ездит! Пещера может обвалиться.

- Кто ездит? Куда? - Спросонья я ничего не понимал.

- Не знаю! Только что слышал гул! Может быть, лучше нам выйти?

- Не мешай спать. Миллион лет стояла и еще одну ночь как-нибудь простоит.

Я залез поглубже в мешок и попытался уснуть, но сон не шел. И вдруг откуда-то издали донесся глухой гул, похожий на отдаленный рокот бубна.

- Слышишь? Опять! А ты не верил - ведь я же говорил!

- Тихо! Лежи и слушай!

Гул приближался, нарастал, усиливался, бубен рокотал все ближе. Я осторожно приготовил фонарик. Совсем близко... Ослепительный, после темноты, луч метнулся по своду - и сразу же его пересекло несколько быстрых крылатых силуэтов. Летучие мыши, напуганные нашими разговорами у входа, только сейчас решились покинуть свое убежище. Удары их крыльев, резонирующие в гулких коридорах, и принял Петя за шум колес.

Утро. Проверяем фонарики, кладу в сумку вспышку и аппарат. Так что же там такое за поворотом тоннеля?

Ручейник на своде пещеры

Но поворота, в общем-то, и не было. Был небольшой навес, под которым мы пролезли на четвереньках - и сразу стало прохладно и влажно. На стенках сидела разная живность - мелкие комарики, мухи-хеломизиды, золотисто-коричневые ручейники с крыльями, сложенными домиком. Медленно ползла куда-то по своим делам буро-фиолетовая улитка. В этой компании любителей прохлады и темноты были и ночные бабочки-совки. Из-под сводов с писком и гулом крыльев вылетали летучие мыши. Одна порхнула прямо перед фонариком, я успел увидеть крохотные, как бусинки, глазки и странную, сморщенную, с каким-то блюдечком вместо носа мордочку. Это был бухарский подковонос; наросты, придающие ему такой страшный вид, служат для звуколокации. Коридор, понемногу спускаясь, становился все выше, постепенно переходя в большой зал. Здесь уже были заметны сталактиты и занавеси, но слабо выраженные, невыразительные, выветрившиеся. Многие из них отбиты. В нагромождении гранитных глыб замаскирован узкий ход "Мышиная дыра". Протискиваемся. Отверстие пошире, чем "раздевалка" в Чиль-Устуне и не отнимает много времени. Перед нами новый зал с высокими - выше десяти метров - сводами. Здесь уже много натеков: с потолка свисают сталактиты, в щелях стен мы находим маленькие гнезда гелектитов, но самые лучшие безжалостно отколоты.

- Похоже на то, что, в конце концов, придется замуровать "Мышиную дыру". - Голос Владика рождает эхо. - "Дикари" все чаще добираются до пещеры; глубоко они не идут - боятся, да и не знают ходов, но этот зал уже изуродовали.

На полу валяются обломки. Они не похожи на обычные кальцитовые сталактиты - круглые, с концентрическими слоями на изломе. Эти топорщатся острыми гранями слоистых кристаллов и скорее напоминают гипс. Непривычна и окраска - кристаллы искрятся серебристо-серым стальным цветом.

- Арагонит, - говорит Владик. - Тот же кальцит, но немножко больше стронция, поэтому кристаллизация проходит иначе.

- А цвет?

- Цвет самый разный, как и у кальцита. Только здесь, в Амир-Темире, больше серых.

В этой пещере укрывался от врагов Тимур

Протискиваемся в новый лаз - и по крутому каскаду спускаемся в следующий зал. Он украшен богаче. Ритмично падают капли в маленькое озерцо с прозрачной водой; от этого звука тишина становится еще глубже. Муаровым блеском, как орденские ленты, поблескивают арагонитовые занавеси.

Следующий спуск - в глубокий, метров на десять, колодец. Владик крепит веревку, я скольжу по ней вниз. Немного не хватает, приходится перейти на стенку и, как по лестнице, спускаться по торчащим в сторону карнизикам. До дна остается не больше метра, когда очередной карниз обламывается у меня под рукой и я падаю спиной вниз - самый скверный вид падения. Всю тяжесть удара принимает аппарат и вспышка за спиной; слышно, как там что-то трещит. Владик уже рядом и помогает встать. Кости целы, только немного разбито лицо куском злополучного карниза, которым я сам себя с размаху хлопнул по физиономии. К счастью, в кармане лежит баночка со спиртом для фиксирования насекомых; смачиваю носовой платок и протираю ссадины.

Но до чего же красиво было здесь, в самой дальней, самой укрытой части пещеры! Тут не высились огромные колонны и причудливые кальцитовые статуи, которые так поражают воображение в крымских пещерах, но зато бесчисленным было разнообразие мелких форм, натеков ювелирной тонкости и красоты. Серебристые, искрящиеся каменные кружева - порой даже волнистые, как складки платья, а рядом с ними золотые ощетинившиеся иголками кристаллов ёжики. Тут же длинные, извитые иглы, образующие густую щетку (только не прикасаться! Неосторожное движение - и с легким звоном исчезнет вся эта красота). Шары сталагмитов во все стороны отражают лучи света от наших фонарей и свечей. Куда-то в сторону уходят странные эксцентрические сталактиты. Чем дальше по узкому коридору, тем богаче и многообразнее становятся натеки.

Цел ли аппарат? Кажется, моя "Практика" и на этот раз выдержала испытание. Снимаю кружева, прозрачные сталактиты; один из них завит штопором. Последний кадр трачу на себя - втискиваюсь со свечкой в руке в нишу между глыбой чего-то похожего на коралл и фестонами голубых каменных кружев. Владик нажимает на кнопку вспышки, волна света бьет в лицо - и долго потом глаза не могут привыкнуть к темноте.

Все. Пора идти, мы уже восемь часов в пещере, а до реки надо добраться засветло.

Подъем через колодец и возвращение проходят без приключений. Я задерживаюсь, чтобы сфотографировать насекомых на стенах у выхода, а когда выхожу, спутники уже увязывают рюкзаки.

Больше я тебя не увижу, Амир-Темир. Пройдет немного времени, Владик и его друзья принесут сюда в рюкзаках цемент, забьют "Мышиную дыру" камнями и прочно забетонируют ее. Им будет очень невесело, как будто хоронишь товарища, но только так можно спасти эту пещеру. Сколько великолепных подземных дворцов в Крыму и на Кавказе уже превратились в грязные, захламленные дыры, в которых уже нет ничего от красоты, копившейся сотни тысячелетий и погибшей за несколько лет. Пусть останется Амир-Темир целым, хотя и недоступным. А когда можно будет обеспечить его охрану, уберут бетонную пробку, расчистят ход, проложат дорожки, установят лестницы и будут ходить сюда туристы с экскурсоводом, как в нашей Кунгурской пещере, чешской Мацохе или югославской Постойной Яме. А пока - прощай, Амир-Темир!

Так думал я, возвращаясь в Самарканд. Но судьба решила иначе; и когда через год я снова попал в Самарканд, то мне пришлось опять направиться в Амир-Темир. Правда, в другой.

Уже начиналась осень, когда я должен был сделать маршрут в горах Байсун-Тау на юге Узбекистана. Там я надеялся собрать интересных насекомых, нужных для моей работы.

Я уже знал кое-что о Байсуне от Бориса Степановича Шалатонина, учителя из Навои, неутомимого искателя наскальных рисунков. И конечно, я надеялся на Владика. У него нашлась и литература, и отчеты туристских групп.

- А в пещеру ты не сходишь?

- Какую пещеру?

- В Амир-Темир.

- Да ведь я же там был, и это совсем в другую сторону.

- Тимур был великим эмиром. У него был не один город и не одна пещера.

- И что же, эта пещера находится в Байсуне?

- Как раз там, куда ты собираешься идти. А в общем, если она тебя не интересует, можешь пройти мимо...

Вечером, на крыльце уютного домика, выходящего в сад, нас встретил седой человек в цветистом узбекском халате с длинными рукавами. Яков Абрамович Левен, геолог, карстовед, доцент Самаркандского университета, участник легендарной Памирско-Таджикской экспедиции конца двадцатых годов. Немало книг написано об этой удивительной эпопее, положившей начало планомерному исследованию Памира. Ее участники шли в неизвестность, через никому неведомые перевалы, голодали и болели цингой, отстреливались от басмачей, и не один из них нашел свою смерть в горах. Я смотрел на Якова Абрамовича и представлял себе, как сорок лет назад, совсем еще молодой, с винтовкой поперек седла, он едет через "Долину Смерти" - Маркансу вместе с Крыленко, Горбуновым, Шмидтом.

- Итак, вы хотите пройти Байсун? Похвальное намерение. Горы очень интересны, и насекомых, которые вас интересуют, вы наверняка соберете. Однако меня, как вы знаете, интересуют не насекомые. - Левен достал папку с бумагами. - Вот план пещеры Амир-Темир. Он единственный и не вполне достоверный. Спелеологи там почти не бывали; геологи ограничивались привходовой частью. Кажется, были археологи. Нужно выяснить, насколько точен этот план, особенно вот здесь, в глубине.

Дорога? Ближайший населенный пункт - Ташкурган, от пещеры тринадцать километров. До него можно добраться через Яккабаг и Татар-кишлак, дальше колесной дороги нет, только вьючная тропа - километров сорок. Есть объезд через горы - машины ходят, но откуда - не знаю. Итак, желаю успеха!

Через день я уже трясся на каких-то мешках в тракторном прицепе. Трясся немилосердно. Попутчики, а было их человек шесть, утешали, что в пустой бричке совсем плохо было бы. Позади остались мечети и медресе Шахрисабза, Яккабаг с огромной средневековой крепостью, где мне повезло поймать эту "бричку". Она подвезет меня до самого начала вьючной тропы. И вот Татаркишлак. Трактор с треском и звоном несется вниз, к реке и белым домам. Потом резко сворачивает, въезжает в просторный, огороженный каменной стенкой загон и останавливается.

Ташкурганские ребятишки

Перед нами - юрта, прижавшаяся к горе. Непривычно видеть ее здесь, в таких оседлых, земледельческих местах. Еще непривычнее сама юрта - заводского производства, собранная из типовых клеенчатых полотнищ. Внутри стены завешены посудой, одеждой, какой-то сбруей. Посредине, на ковре, три старца в бледно-синих чалмах, с длинными белыми бородами, готовятся пить чай. Мы усаживаемся рядом. Горячие лепешки только что испечены, на блюдечке - горка сахара и конфет, в тарелке сметана. Пиал только две, поэтому старец, наливающий чай, соблюдает строгую очередность. Наливает пиалы "с уважением", немного больше трети, чтобы скорее остыл. Налить полную пиалу - значит оскорбить гостя. Медленно совершается неторопливый ритуал чаепития - со степенным разговором, с вежливыми вопросами. Когда старцы узнают, куда я иду, глаза их загораются интересом.

- А по горам ходить умеешь? Не испугаешься? Горы круты, дорога плохая, а мешок у тебя тяжелый. Может, подождешь два дня и пойдешь с нашими людьми? Не хочешь? Тогда слушай. - И начинается подробное объяснение дороги, со всеми поворотами, мостиками и тропами.

Я спрашиваю, а бывал ли мой собеседник в Амир-Темире?

- Был, когда молодой. Там два Амир-Темира есть, в одном пастухи ночуют, в другом Темир жил. Там лошадей держал - конский навоз до сих пор лежит. Еще жернов лежит, его люди муку мололи. И стенка построена. Это место было как крепость.

Снова под ногами тропа, рядом ревет и грызет камни бешеная река Кзылдарья, а моя палка вызванивает по камням: Бай-сун, Бай-сун...

Серые плиты, серые глыбы, серые стены смыкаются вокруг и уходят все выше, тропа то и дело перепрыгивает с берега на берег по зыбким, пружинящим под ногой мостикам.

Когда стало темнеть, я нашел уютное место для ночлега под навесом скалы. Ревела река, и пламя костра по временам освещало белый бурун, неподвижно стоящий у самого берега.

Этот день был днем встреч

Следующий день был днем встреч. Они начались рано утром, когда меня разбудило цоканье ишачьих копытец около самой головы. Ишаков погонял очень удивленный и немного испуганный бабай; он скороговоркой пробормотал весь полагающийся при встрече набор приветствий, осторожно подержал меня за руку и исчез за поворотом. Минут через десять встретились двое крепких парней в гимнастерках. Они расспросили, кто, куда, откуда, сказали, что сами идут на базар в Шахрисабз и что в Ташкурган я приду к вечеру, и пошли дальше, подгоняя маленькое стадо баранов. Потом снова старики, затем какие-то мальчишки, узбек в тщательно отглаженном городском костюме с галстуком... Тропа была оживленной, как Невский проспект, редко когда мне приходилось пожимать такое количество рук. Я знал, что приветствия, которые мне говорят, означают: хорошо ли живешь, здоров ли сам, здоровы ли дети - и что отвечать на них надо, как на английское "хау ду ю ду", теми же словами. К концу дня я уже бойко тараторил: "Якши мысыз, якши ма, думох чокме, балалар согме" и что-то еще. Мои собеседники расплывались в довольной улыбке и забрасывали меня вопросами - к сожалению, совершенно непонятными. Тогда я говорил, что "Ташкурган киттамыз, Ленинград живу, узбекша бельмейм (по-узбекски не понимаю)".

Мои собеседники сокрушенно разводили руками - "русча бельмейм", - и мы расходились.

А тропа становилась все занятнее. Она то и дело прижималась к отвесным скалам и делалась похожей на памирские висячие тропы - овринги, таким количеством кольев и хвороста была она подперта. Глинистые обрывы скользили вниз градусов под семьдесят, и я думал: а каково тут в дождь или после дождя?

Вдоль тропы тянутся кусты барбариса в красной осенней листве, покрытые тяжелыми гроздьями фиолетово-розовых ягод, из которых должен получиться прекрасный кисловато-терпкий компот. Я остановился на привал сразу, как только мне пришла эта мысль. Очередной прохожий, старик огромного роста с грозно торчащими седыми усами, разделил со мной трапезу, вытащив из хурджуна лепешку с тмином.

Кусты барбариса, покрытые тяжелыми гроздьями ягод

Ташкурган открылся к вечеру - большой кишлак на плоскогорье высоко под долиной. Поднимались дымки из труб, мычали коровы, мальчишки гоняли мяч на спортплощадке. Один из них проводил меня к директору школы.

Утро. Меня будит приглушенный детский смех за дверью. Выглядываю из спальника. Над головой потолок из арчовых досок, лежащих на массивных балках. Коричневое дерево так гладко выстругано, что кажется полированным. С балки над окном маленькими зелеными осьминогами свисают ветки какого-то растения. В углу кадка с цветами, в другом - заваленный книгами и тетрадями стол. На полу и на стенах ковры, в больших нишах - стопки цветистых одеял. Рядом со мной, завернувшись в такое же одеяло, спит Сераджеддин - новый мой знакомый, директор ташкурганской школы.

Когда вечером я отыскал его и попросил разрешить переночевать в школе, Сераджеддин был искренне обижен. Неужели я мог подумать, что он не устроит гостя у себя в доме?!

Как скатерть-самобранка, возник дастархан, и чай, и плов, который нужно было поливать острым барбарисовым соком, и снова чай. И долгий разговор под потрескивание керосиновой лампы.

Сераджеддин прекрасно говорил по-русски - научился еще лет пятнадцать назад, в армии. После армии его судьбу решила встреча с экспедицией ленинградских ботаников, работавших в Байсунских горах; возникший интерес к растениям привел его на биологический факультет.

- И вот уже который год работаю директором школы. Кишлак большой, школьников четыреста человек, десятилетку построили. А ботанику люблю по-прежнему. Вот смотри: на балке цветок висит - это тляурты, по-русски "трава мечты". Если ее корневище повесить в доме и оно даст листья - значит, мечты твои сбудутся. Сколько раз я тляурты находил, и всегда зеленела...

- Амир-Темир говоришь? Я туда три дня назад ходил, знакомые из района приезжали, им показывал. В этот раз глубоко не ходил, а раньше бывал до самого конца, там маленькое озеро есть, только дойти до него трудно - лопатку надо брать. А жернов, о котором все говорят, не видел...

- Ташкурган - древний кишлак, ему уже восемьсот лет. Высоко над рекой, защищен хорошо - даже стены были, сейчас от них остатки видны. А название значит - "Каменная крепость".

Несколько дней я работал в окрестностях Ташкургана, собирал насекомых на плоскогорье и в долине Кзылдарьи, выходил на перевалы, побывал и на плато Алхана - "Тысяча ям", где в белых гипсах промыто множество карстовых воронок. А в одно солнечное утро Сераджеддин дал мне проводника, школьника Джуру, и мы пошли в Амир-Темир. Сперва вниз, к реке, а потом вверх и вверх по крутым тропам, так быстро, что я задыхался под своим рюкзаком. Вокруг желтая сухая трава и кусты шиповника с большими и сочными плодами. Грызу их на коротких привалах, но Джура не дает мне засидеться, хочет успеть обратно в школу. Он не подготовился к контрольной по русскому языку и рвется к учебникам. Мы тащимся вверх, пот заливает мне очки. Должен же кончиться когда-нибудь этот подъем! Вокруг растет жимолость с беловатыми, похожими на прозрачные фонарики ягодами, они выглядят очень соблазнительно, и я который раз попадаюсь на удочку, надеясь, что хоть этот вид жимолости окажется съедобным. Он был особенно несъедобен, и я еще долго исподтишка, чтобы не смеялся Джура, сплевывал густую горечь. Мы шли уже часа полтора, поднимаясь по осыпям и почти бегом спускаясь в ущелье. Я не смотрел по сторонам, мне давно уже было все равно - и ноги двигались сами собой, тело только следовало за ногами. Они вынесли меня на очередной поворот тропы - и будто вмерзли в камень.

Перед нами уходила в небо серая известняковая стена. Она не была отвесной - она нависала над ущельем как борт исполинского корабля. В ней был и иллюминатор - отверстие метрах в двадцати надо мной. Оттуда крутой дугой рушилась струя воды, играя радугой на солнце, дробясь на поросших ярко-зеленым мхом скалах. А дальше раскрывалась огромная каменная чаша с отвесными стенами, и на дне этой чаши шумела река. Стены были метров в двести над краем осыпи, и высота осыпей была тоже не меньше двухсот метров. Вдали виднелось еще одно ущелье - над ним на плоскогорье белел недавно выпавший снег.

И снова ноги, подгибаясь и качаясь, понесли меня и рюкзак. Что-то изменилось в небе, но что, я понял лишь тогда, когда по камням запрыгали горошины града. Джура показал вверх. "Амир-Темир!" В самом низу стены зияла гигантская арка, похожая на въезд в железнодорожное депо.

Я оглянулся: Джура уже убегал, натянув на голову свою куртку. "Куда ты? Отдохнем, костер разведем, ведь вымокнешь!" Но он только махнул рукой.

Я полез вверх. Огромная пасть становилась все больше, и когда я добрался до нее, то почувствовал себя мелкой букашкой. Под сводами неуютно гудел холодный ветер.

Желтый луч фонарика запрыгал по стенам. В глубину пещера не сужалась, только все больше становились глыбы, лежащие на моем пути; но скоро впереди забрезжил свет, и я вышел к другому входу, не менее огромному. Пока все сходилось с планом, полученным в Самарканде.

Когда-то, десятки, а то и сотни тысяч лет назад, крутой изгиб пещеры был вскрыт эрозией и она разделилась на два отрезка: один - сквозной, другой - уходящий вглубь, тот самый главный Амир-Темир, с жерновом и озером. Его пасть раскрывалась передо мной; вела туда уютная тропинка и даже несколько ступенек в камне, явно вытесанных людьми. Внутри было безветренно и сухо. На пыльном полу неглубокие ямы правильных прямоугольных очертаний - наверно, работа археологов; рядом лежали массивные черепки каких-то очень больших сосудов.

На улице хмурилось - низкие облака текли над плоскогорьем, неслись по ветру желтые и красные кленовые листья. В пещере было куда уютнее. Я начал располагаться: заготовил дрова, принес в полиэтиленовых пакетах с речки воду. Тылы обеспечены. Можно идти. Но сперва мне хотелось приглядеться к пещере снаружи и понять, могла ли быть правдой легенда о ней.

Четко заметны остатки двух стен. Одна ниже входа, другая в самом входе. Обе выложены из аккуратно подогнанных и даже обтесанных камней и укреплены балками из арчовых бревен. Вместе они представляли собой как бы две ступени, каждая метра по три высотой; между ними - лесенка из гладко обтесанных плит, теперь заплывшая глиной и щебнем, но все-таки ясно заметная. В пыли что-то блеснуло голубой искоркой. Я нагнулся. Черепок тончайшей - в два миллиметра, не больше - глиняной чашки, с обеих сторон покрытый нежной голубой глазурью. Виден был кусочек рисунка- стилизованной зеленой ветки. Такие чашки видел я в самаркандском музее, и датировались они временем Тимура. Кто знает, может быть, действительно из этой чашки пил Тимур?

...Он родился в Ходжа-Ильгаре, недалеко отсюда, и начал свою карьеру простым разбойником, предводителем шайки удальцов. Он не был похож на того властного, пресыщенного победами и кровью старика, которого мы знаем по скульптуре М. М. Герасимова. Он был молод, зол и жаден. И охромел он совсем не тогда, когда завоевывал царства. Просто пытался украсть отару баранов у соседей, а те оказались настороже и ранили его в ногу и руку. С той поры он и получил кличку Тимур-Хромец, Тимур-Ленг. Когда за ним шла погоня, он уходил в горы, путал следы, исчезал и отсиживался в никому неведомом горном гнезде, пещере, укрепленной, как крепость, и ржали упрятанные под землей лошади, и звенело оружие дозорных. И может быть, эта чашка с хрустом лопнула у него в руке, когда вбежал, запыхавшись, воин с дурной вестью - и нужно было снова мчаться в ночь, прорубая себе дорогу...

Все-таки интересно: что нашли тут археологи? Конечно, никаких сокровищ Тимура здесь не осталось, но может быть, что-то проясняющее легенду они нашли.

Пещерные сокровища... Наверно, уже многие тысячелетия пещеры кажутся неразрывно связанными с сокровищами. Помню, в Польше спелеологи показывали мне фотографии таинственных знаков, оставленных кладоискателями под землей. На одной четко была заметна дата- 1531. Одна из пещер в Татрах так и названа - Пещера Искателей Сокровищ. Не раз находили под землей и кости заблудившихся, которым не помогли ни церковные свечи, ни списанные у знающих людей заклинания...

И все-таки в таких дышащих древностью краях, как Кавказ или Средняя Азия, каждый спелеолог чуть-чуть - самую капельку! - надеется на то, что где-то, в какой-то пещере, ждет его сокровище. Времена изменились, и сокровище совсем не обязательно должно быть золотом и драгоценностями; сундук с рукописями гораздо более привлекателен.

Обычно легенды, говорящие о сокровище, скрытом в какой-то определенной пещере, лгут. В этом убедились альпинисты, два года штурмовавшие пещеру Мата-Таш около озера Ранг-Куль на Памире. По преданию, там были спрятаны несметные сокровища - чуть ли не самого Александра Македонского. Те, кто прятал их, поднимались по отвесной скале, примораживая к камню куски мяса. Подъем к этой пещере был невероятно труден; один из восходителей был ранен при штурме. И, когда, наконец, удалось добраться до входа, альпинисты увидели небольшой зал с покинутым гнездом грифа и разбросанными вокруг костями - остатками его добычи. И никаких следов человека, и ни одной, самой завалящей монетки.

Но случается иначе, и пример тому - история пещеры Бетлеми. Средневековый грузинский ученый, царевич Вахушти Багратиони, писал:

"В скале Мкинвари, весьма высокой, высечены пещеры, и называют их Бетлеми; подъем туда труден, ибо с пещеры спущена железная цепь и по ней взбираются. Говорят, что там находится колыбель господа и шатер Авраама, стоящий без столбов, без веревки; сказывают и о других чудесах, но я умалчиваю о них".

Другие легенды говорили о том, что где-то около Казбека есть пещеры, в которых во время нашествия врагов хранились сокровища царей Грузии. Великий грузинский поэт Илья Чавчавадзе написал поэму о таинственной пещере Бетлеми и живущем в ней отшельнике...

Легенда как легенда. Мало ли их в Грузии?

Но вот в конце 1947 года председатель Казбекского сельсовета Суджашвили, проходя через Гер-гетский ледник, заметил в скалах юго-восточного острога Казбека на высоте около четырех тысяч метров какое-то странное темное пятнышко. В бинокль он увидел, что это вход в пещеру, закрытый дверью, и от двери этой свисает вниз цепь...

Невероятно, но легенда Вахушти, кажется, подтверждается? Опытный альпинист Суджашвили с большим трудом добрался до конца цепи. По-видимому, она была достаточно прочна. Суджашвили рискнул и полез по ней. Добрался до двери, и можно представить себе его досаду, когда он увидел, что дверь открыть нельзя, что цепь прикреплена к двери и держит ее всей своей тяжестью.

Телеграмма, пришедшая в Тбилиси, взбудоражила альпинистов. Была немедленно организована экспедиция, которую возглавила Александра Джапаридзе - заслуженный мастер спорта, одна из лучших альпинисток Советского Союза. Пробравшись через ледник и крутые скалы, альпинисты вскарабкались к концу цепи. Опять дверь оказалась преградой - неужели непреодолимой? Но в двери была еще и форточка! Открыв ее, можно было втиснуться внутрь, втянуть цепь и, наконец, открыть дверь.

Солнечный свет озарил большую комнату с закругленным, как церковный купол, сводом. Пол был устлан четырехугольными сланцевыми плитками. Комната выглядела как церковь. Церковный престол, на нем старинный подсвечник, рядом иконописная хоругвь - церковное знамя. Несколько железных наконечников стрел, кучка серебряных монет и всякие мелочи, по которым можно было судить, что здесь не только молились, но и жили люди.

Археологи внимательно изучили найденные в пещере вещи. Самой ценной находкой оказалась покрытая надписями хоругвь: ей, возможно, было девятьсот лет, и уж во всяком случае, не меньше семисот. Сломанный подсвечник тоже относился к раннему средневековью, монеты, грузинские и персидские, датировались пятнадцатым - восемнадцатым веками, а по некоторым находкам можно было узнать, что последний отшельник ушел из пещеры не раньше начала прошлого века, когда легенду о Бетлеми уже считали просто красивой сказкой.

Однако пора идти. В длинную трубу фонарика скользят батарейки. Набиваю полевую сумку множеством нужных мелочей, отправляю туда же сломанные пополам свечи. За пазуху - спички в полиэтилене. Чуть-чуть нервничаю. Эти минуты, наверное, самые волнующие для всякого спелеолога. Еще все впереди, еще ничто не увидено, и можно воображать что угодно о находках, которые тебя ждут. Легкий холодок вдоль спины - не страх, а какая-то неуютность, которая исчезнет после первых же шагов.

Пора. Черное жерло пещеры проглатывает меня.

Через несколько часов я выбираюсь наружу - в порванных штанах, голодный и довольный. Кто-то сказал, что спелеолог бывает счастлив дважды - когда входит в неизведанную пещеру и когда выбирается из нее. До чего же это верно! И никакие гелектиты и сталактиты не волнуют так, как вот это пятно неба, которое сейчас только чуть-чуть светлее темноты.

Закутавшись в спальник, со свечой в изголовье, после литрового котелка чая я записываю в блокнот то, что видел внутри, и заново переживаю весь путь.

Он совсем не понижался в глубину, этот коридор, он только иногда сужался до двух-трех метров, а своды его все время сходились где-то высоко, выше десяти метров. Он был эффектен, мрачен и изрядно замусорен. Всюду валялись обгорелые палки - остатки факелов тех, кто был здесь до и после Тимура. Кое-где попадались иглы дикобраза, а круглые катышки дикобразьего помета горками лежали в углах. Не это ли добро принимали за навоз Тамерлановых коней? На стенах живыми желтыми ковриками сидели, распластав крылья, бабочки.

Бабочки на стене пещеры

Коридор понемногу загибался вправо; если вход в пещеру смотрел прямо на запад, то теперь я двигался на юго-восток, а порой и на юг. В одном месте путь преграждали огромные глыбы, заклиненные в коридоре. Когда я пролезал под ними, то чувствовал себя не очень уютно.

Все натеки, до которых мог дотянуться человек, были обколоты. Сохранились кое-где грубые серые столбы, спаянные со стеной. Из темноты выплывали выступы, похожие на медуз, с массой слипшихся тонких щупалец. Они казались серыми, и только через два месяца, проявив цветные пленки, я увидел нежные коричнево-кремовые цвета и еще раз понял, как много мы теряем, рассматривая пещеры в тусклом свете фонариков и свечей, и как эффектна может быть самая унылая дыра, если ее как следует подсветить.

В одном месте коридор становился почти прямым

В одном месте коридор становился почти прямым - оставленная на камне свечка мерцала с расстояния почти в сотню метров. Дальше, за поворотом, потолок понижался, четко заметная тропинка выходила направо, на чуть покатый навес; сам же коридор был завален глыбами, свалившимися со сводов. Потом зал, другой - дорога исчезла, тупик. Только внимательно оглядев стены, я увидел узкий, уходящий вниз лаз, заваленный песком и мусором, и понял слова Сераджеддина насчет лопатки.

Не переношу узких дыр, в которых нужно ползти, проталкиваясь пальцами ног и рук. Никогда не знаешь, не кончится ли ход и не придется ли в таком же положении ползти обратно. И ни на секунду нельзя позволить страху завладеть тобой, так как в испуге можно натворить такое, что вовек не вылезешь.

Снова, как когда-то в Мамут-Кобе, сижу около засыпанной щели. Никто мне ничего не скажет, если повернусь и уйду. Потом объясню - ход был засыпан, пройти нельзя. Кому какое дело, был я в дальних коридорах или не был? Ну, не уточню я план - через год или десять придет кто-нибудь другой. Не соберу насекомых, а кто знает, есть ли они там? Дыра узка, чертовски узка и очень неудобно выгнута. Согласно плану, это горлышко тянется только несколько метров, но я не очень верю плану. А если тридцать метров ползти и нет рядом Вадика Душевского, который сказал бы: "Трусишь? Плюнь!"?

Надо вернуться. Как-нибудь переживу, и пусть будет щемить сердце оттого, что был рядом и не видел...

Так я размышлял, лежа в очень неудобной позе и разгребая песок в стороны. Метр, еще один, еще... Дальше маленькое расширение - можно отдохнуть. Слышу гулкие и частые удары. Замираю, прислушиваюсь - это бьется мое сердце.

Нора делается немного шире. Возвращаюсь назад, сучком подеваю оставленную у входа в щель сумку с аппаратом и втаскиваю ее внутрь.

Пролаз был гораздо длиннее, чем на плане, и вышел он не в широкий и короткий зал, как на нем было показано, а в нечто гораздо более округлое. Стены раздвинулись, своды ушли высоко вверх - фонарик едва пробивал темноту. Крутыми зигзагами металась вверху летучая мышь, где-то звенела капель. Ура! Кажется, последний зал! Посредине громоздился гигантский холм из камней, обрушившихся с потолка; с трудом залезаю наверх и осматриваюсь. Оставляю наверху горящий огарок и иду по периметру, замечая по дороге то фигурно вырезанный козырек, то высокую узкую колонну, которая вблизи оказалась сталактитом, чуть-чуть не дотянувшимся до своего сталагмита. Люди здесь бывали - я натыкался то на обгорелую спичку, то на клочок бумаги; в одном месте нашел следы сгоревшей свечки. Но почти все натеки были целы, надписей на стенах не было, и только недалеко от входа лежало отбитое "поленце" сталактита в метр длины, килограммов в двадцать весом.

В последнем зале Амир-Темира

Я прошел через светло-коричневые, плавные и округлые холмики, нежностью очертаний похожие на край кучевого облака, они искрились и сияли в луче фонаря. Дальше был натек, похожий на старика с оттопыренной бородой. Сухо гремели из-под ног камешки, падавшие в неглубокий провал.

Искрились и сияли холмики, похожие на край кучевого облака

Ну что же, надо заняться топографией. Мерной ленты у меня нет, точный план я вычертить не могу, но можно ставить пикеты и делать засечки с одной на другой, это позволит определить форму зала и ориентировать его по сторонам света. Строю пирамидку, кладу клочок бумаги № 1, оставляю свечу. Четвертый пикет приходится как раз на восточный конец - тут должно быть озеро, но этот край даже выше других. Как раз за пикетом - уходящий на восток узкий коридор. Он тянется метров на двенадцать; своды над головой сходятся все ниже. Но какие тут стены! Они покрыты мелкими фигурными гелектитами, а пол в желтых округлых бугорках - как будто в примерзшем горохе. В конце - крохотный зальчик и уходящая вверх чисто отмытая, почти отполированная труба. Когда-то по ней низвергалась вода, заливая пещеру. Выползаю обратно. Но где же озеро? Единственное место для него - котловинка у середины зала, но сейчас там сухо.

Пол пещеры покрыт бугорками, как будто примерзшим горохом

Вот знакомый козырек и изгиб тоннеля, уходящий наружу; я его просто не заметил сначала. Зал обойден. Диаметр его около шестидесяти метров, а высота - двадцать или больше. Теперь пора заняться фотографией. Очень приятно разглядывать пещерные снимки, но гораздо менее интересна возня со вспышкой, поиски подходящих камней, чтобы установить аппарат. И вот перед глазами рябь от вспышек, вспышек, вспышек, и после каждой - тонкий, протяжный, нарастающий свист заряжающихся конденсаторов. Очень уютное пение, будто и не один в пещере. Снова залезаю в щель с гелектитами, и мне, наконец, удается ухватить на пленку капельки, висящие на них и готовые оборваться.

С гелектитов свисали капельки воды

Часы стоят; по аппетиту и усталости чувствую, что времени прошло немало и пора возвращаться. Обратный путь, как всегда, кажется легче и проще: без задержек проскальзываю через нору, толкая перед собой сумку. Дальше двигаюсь почти бегом по тропинке, протоптанной сотнями ног. Меня встречают огоньки оставленных по дороге свечек; пещера кажется теплой, домашней, обжитой. Чем ближе к выходу, тем прохладнее. Ветер у входа пахнет снегом и туманом. А теперь так приятно лежать и засыпать в теплом, сухом мешке...

Из сна вырвал грохот камней. Пытаюсь вскочить, но не могу найти застежку мешка, ищу фонарик - его нет, а тем временем в темноте кто-то большой и тяжелый разгребает камни у самого входа. Медведь?! Что делать? Ружья никогда не ношу, сигнальные ракеты - лучшее "оружие" при встрече с крупным зверем - забыты в Ленинграде. И ведь не нападет же медведь на человека безо всякого повода! Но откуда он знает, что здесь человек? Я хватаю котелок, ложку и выколачиваю нечто оглушительное.

У входа землетрясение. Кажется, что обрушится свод пещеры - такой грохот внизу. А потом шум становится все дальше, все глуше, все тише... Отлегло. Но уснуть я не смог еще долго.

Утром меня разбудил долгий и напевный крик какой-то птицы. Все плоскогорье напротив было в снегу, а на деревьях было много больше желтых листьев, чем вчера. Осень наступала быстро. В голубом небе рождались облачка, превращались в тучки, и едва лишь успело солнце позолотить края обрывов, как все закрыла ровная серая пелена.

Я спустился вниз и на свободной от камней лужайке увидел следы с глубоко вдавленными в глину когтями. Медведь был невелик, и неизвестно, кто кого больше испугался.

Еще день я провел в этой мрачной и величественной пещере - фотографировал, вел топосъемку, собирал насекомых. Перед вечером, когда я вернулся, в распахнутый, как ворота, вход пещеры, полз липкий и быстрый туман. Иногда он исчезал, и тогда было видно, как снизу, со стороны Ташкургана, заходят в гигантскую каменную чашу облака, сотканные из такого же тумана. То, что поменьше, тяжело поднималось вверх - наверно, камни осыпи еще не остыли от дневного солнца и от них шли потоки теплого воздуха. Облака побольше быстро заволакивали ущелье, и тогда стоявшая в десятке метров одинокая арча становилась огромной и далекой. Когда туман отступал, на земле и листве оставался тонкий налет снега. Рабочий сезон кончился. Внизу, на равнине, еще долго можно будет ходить без пиджака, там еще будут цветы и зеленые листья на деревьях. Здесь, на высоте трех тысяч метров, наступала зима.