НОВОСТИ   БИБЛИОТЕКА   КАРТА САЙТА   ССЫЛКИ   О САЙТЕ  






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Мы на своей земле (Г. Марцышек)

* (Отрывки из книги. Печатается по изд.: Г. Марцышек. Мы на своей земле. Документальная повесть. Одесское областное издательство, 1958.)

Из глубины катакомб повеяло могильным холодом, затхлостью склепа. Осторожно переступая, я беспомощно шарила руками, пытаясь найти опору. Иван Никитович зажег лампу. Свет всполошил стаи летучих мышей. Сорвавшись с потолка и стен, они противно скрипели, проносясь над нами.

С каждым пройденным шагом температура все более понижалась, холод невольно заставлял поеживаться. На каждом шагу все новые и новые ответвления, идущие в разные стороны. Высокие и низкие потолки, казалось, вот-вот осядут многотонным обвалом. На дороге глубокие выбоины от колесной езды, кучки перегнившего конского навоза... И могильная тишина... Чем глубже спускались мы, тем удушливее становился воздух. Появился звон в ушах.

- Осторожнее! Возьми влево. Направо глубокий водяной колодец Бабия, - предупредил меня старик. Резко отшатнувшись, больно ударилась о стену узкого штрека. - Сейчас сбойка, - продолжал Иван Никитович, - нужно ползти.

То опускаясь, то поднимаясь вновь, петляли шахтные дороги. Я хотела определить направление нашего пути, но после нескольких поворотов сбилась. Мимо мелькали большие залы, комнаты и комнатки, чуланы и ниши, узкие и широкие коридоры, разветвлявшиеся в разные стороны. Снова пришлось около двух километров идти согнувшись. Дорога резко пошла вниз.

- Погребок, - сказал Иван Никитович, взглянув на косо опускавшийся над нами потолок штольни. - Сейчас будет лагерь.

Мы остановились у стены, искусно заложенной камнями. Нагнувшись, Иван Никитович вынул несколько камней и полез в пролом. За ним - я. В узком штреке стояли Тамара Межигурская и другие партизаны, с которыми меня познакомили еще в Аркадии. Тамара была одета в теплые ватные брюки, ватную куртку, волосы упрятаны под неопределенного цвета заношенную кепку. Увидев ее, я подумала: значит, и Ваня здесь. Заметив, что я оглядываюсь в надежде встретить здесь мужа, Тамара сказала:

- Иван Иванович ушел к воздушному колодцу послушать, что делается на поверхности. Пока он вернется, я покажу вам наш лагерь.

Лагерь имел вид буквы Т, соединенной обводными дорогами-штреками с главной штольней Нерубайское - Усатово. Вправо по штреку в узком и длинном забое оборудованы каменные нары. На них горой навалены шерстяные и байковые одеяла, подушки, матрацы. Проем между штреком и спальней отгорожен мешками с зерном и мукой.

Рядом в маленьком забойчике стояли два мешка с сахаром. Третий продолговатый забой отвели под склад картофеля и овощей.

Вскоре в лагерь вернулся муж. Увидев меня, обрадовался.

- Вот хорошо! Значит, будем вместе.

Поговорив немного с Иваном Ивановичем, Иван Никитович обратился ко мне:

- Ну что ж! Начинай хозяйничать. Прибери спальни, перебери картофель, лук. Эх! - вздохнул он. - Сварить бы картошечки! Вкусная она в этом году, рассыпчатая...

- Да, хорошо бы, но где и на чем ее варить? - И я оглянула холодные неприветливые стены, каменные скамьи, такой же стол.

- Вот уже две недели, как ничего горячего я в рот не брал, а от консервов прямо мутит.

- Так жить нельзя! Нужно подумать о горячей пище, - сказала я.

- А где ее возьмешь - горячую пищу? - пожал плечами старик.

- Примусы нужно достать...

Я направилась в спальню, рассчитанную примерно на двадцать человек. Положив на каменные нары линолеум, а сверху - матрацы и подушки, застелила все одеялами и залюбовалась: забой стал уютным. Из спальни перешла в кладовую, принялась разбирать картофель и овощи.

Работа в катакомбах кипела. Иван Никитович и Иван Иванович пилили камень, устраивая будущий партизанский лагерь. Они соединили наш штрек с соседними, расположенными за пятиметровой стеной. В центре устроили дежурную комнату, посредине сложили из бута большой овальный стол, под стенами намостили каменные скамьи. В нише оборудовали склад для хранения оружия и огнеприпасов. Направо от дежурной в обширном забое построили спальню на 25 человек, два соседних забоя отвели под командирские спальни. Украсили стены. В углу дежурной вырубили в стене нишу и, застелив ее бумагой, расставили книги.

С гордостью оглянув дело рук своих, Иван Никитович сказал:

- Ну, Ванюша, теперь у нас одна задача - найти воду. Идем на обводную дорогу. Там она должна быть.

До сих пор мы пользовались водой из глубокого подземного колодца, находившегося в полукилометре от лагеря. Идти к колодцу нужно было по центральной штольне Нерубайское-Усатово, что не исключало нежелательных встреч.

Новый колодец рыли на территории лагеря на обводной дороге. Каменистый грунт долбили ломами и кирками. Песок и камни вытаскивали ведрами и высыпали недалеко в забоях. Продолбили метра три, но вода не показалась. Иван Никитович начал волноваться, поглядывать на кровлю и бормотал:

- Да неужели? - и здесь же успокаивал себя: - Нет, не может этого быть. Вода есть! Долби дальше.

На четвертом или пятом метре песок стал сырым. Показалась вода. Иван Никитович торжествовал:

- Я же говорил вам, что найдем воду.

* * *

На собрании в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября 1941 года, у развернутого знамени, мы дали клятву верности Родине. Торжественно и сурово звучали слова клятвы в устах бойцов и командиров:

- Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды партизан, торжественно клянусь быть стойким, мужественным и дисциплинированным. Не щадя жизни и крови, клянусь защищать свою Родину до полной победы над врагом. Если же я нарушу свою клятву, то пусть меня покарает суровая рука товарищей и советский закон.

К утру шестнадцатого октября 1941 года у выходов из катакомб в село Нерубайское Бадаев наметил огневые точки и расставил силы партизан.

Со стороны станции Дачная, где вчера еще был фронт, слышалась перестрелка. Впоследствии наша разведка установила, что до 12 часов дня на Нерубайском направлении атаки врага отражали несколько человек, оставшиеся стоять насмерть, среди них два моряка, пулеметы которых умолкли вместе с их сердцами. Фашисты, пойдя в атаку, наткнулись на пустые окопы. Это вызвало страх у захватчиков. Они откатились обратно. Хорошо зная изобретательность защитников Одессы, фашисты приняли опустевшие окопы за новую ловушку.

Ни приказы, ни угрозы не могли заставить солдат перешагнуть опустевшие советские окопы. Гитлеровское командование прибегло к испытанному средству - напоило их.

В Нерубайском оккупанты появились около двух часов дня. Впереди ехал на белом коне офицер. За ним шла колонна автоматчиков: они были пьяны, горланили и беспорядочно стреляли.

Село затаилось. Не встретило оккупантов хлебом-солью! Но зато из каждого выхода из катакомб за ними следили зоркие глаза партизан, ожидавших сигнала.

Сигнал дан!

Чья-то меткая пуля свалила офицера. Враги заметались в панике. Новый залп скосил еще несколько шеренг гитлеровцев.

Это «хлеб-соль» непокоренных!..

Чтобы не расконспирировать себя, Бадаев приказал прекратить огонь.

Через несколько часов со стороны Гниляково фашисты начали обстрел высотки в направлении села Усатово, по-видимому, считая, что оттуда по ним вели огонь защитники Одессы. Тактика Бадаева оказалась безошибочной. Обстрелянные враги не поняли, что по ним били партизаны из катакомб.

* * *

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября 1941 года, провожая Ивана Ивановича и парторга Зелинского на вылазку к железной дороге, Бадаев, крепко пожимая им руки, говорил:

- Сегодня месяц, как здесь хозяйничают гитлеровцы. Их нужно поздравить, да так, чтобы никогда не забыли! - И в голосе его зазвучали металлические нотки.

Мне показалось, что Владимир Александрович придает этой вылазке особое значение. Настроение людей тоже было необычным. Никто не хотел спать. Все ожидали возвращения товарищей. Бадаев, сидя за столом, что- то писал. Под утро он стал частенько поглядывать на молчавший телефон. На лице командира тень тревоги. Я всячески старалась скрыть свое волнение, делала вид, что читаю книгу. Но строчки прыгали, сливались в темные пятна.

Наконец на рассвете зазвонил телефон первого поста. Я вздрогнула, словно от озноба. Взяв трубку, Бадаев слушал. Я впилась глазами в лицо командира. Его осветила радостная улыбка. Я облегченно вздохнула.

- Вот хорошо, так хорошо! Спасибо, Иваныч! - И, повернувшись ко мне, тепло спросил:- Измучилась? Все благополучно. Идут с победой...

Иван Иванович сел рядом со мной и, опустив голову, задумался. Шумя и толкаясь, люди начали усаживаться поближе к Зелинскому. Закурив, Константин Николаевич начал:

- Почти у выхода за поворотом мы погасили фонари, спрятали их, вышли на поверхность. А там не видно ни зги. Ветер рвет, с ног валит. Погода что надо. Прислушались... Думаем: жандармерия, наверно, попряталась по хатам. Вдруг слышим: ругаются, стреляют в небо, подбадривают себя.

Спустились мы вниз. По дну балки проползли до развилки. Яром пробрались к четвертой шахте, от нее к седьмой, а там противотанковым рвом подобрались к железной дороге. Залегли в лесопосадке. Огляделись... Эге-ге! А мостик-то охраняется конными патрулями. А тут еще и большая прогалина возле него. Но все же уловили момент, - продолжал Зелинский, - поползли... Ваня тянет мину, а я - круг проволоки. Только юркнули под мостик, слышим, скачут. Мы затаились. Проскакали патрули. Иваныч полез на насыпь, а я внизу сторожу.

Слышу: он долбит лунку. Заложил мину, пропустил провод под рельсы, сполз с насыпи:

- Давай, - говорит, - в лесопосадку. Улова будем ожидать. Разматывай провод, но осторожнее, не тяни крепко, а то сами подорвемся. Снова залегли, ждем... А ветер все сильнее. Скрипят деревья, звенят провода, столбы гудят. Жандармерия все возле мостика вьется. Я говорю Ивану Ивановичу: - Может, их... - А он отвечает: - Что нам с этих поганцев, подождем зверя покрупнее.

Так пролежали мы почти до рассвета. Продрогли - зуб на зуб не попадает. Я предложил: «Давай уходить. Скоро станет совсем светло, не выберемся...» Вдруг видим, проскочила военная дрезина, за ней - паровоз с двумя балластными площадками. Затем по перестуку рельс догадались - идет большой состав. Из-за поворота блеснули огни. Поезд все ближе... Эх, думаю, не упустить бы! Но Иваныч не сплоховал, вовремя подал команду: «Рви шнур!» Треск, грохот, скрежет железа. Начали рваться снаряды в пятом вагоне. Тут уже совсем... Все в одну, кучу смешалось. Вагоны горят, летят с насыпи. С заднего вагона соскочила охрана, давай поливать лесопосадку из автоматов. Мы стали уходить в степь. А тут, как назло, метель... Кипит вокруг, словно в котле. Заблудились... Дали крюку километров двенадцать, чуть не замерзли в степи. Но посчастливилось - нырнули в катакомбы.

Зелинский потянулся, зевнул.

- Фу, ну и устал! Пошли, ребята, отдыхать!

...Я молча сидела возле спавшего тревожным сном Ивана Ивановича. По временам он нервно вскрикивал, бормотал что-то...

...В спальню торопливым шагом вошел Бадаев.

- Товарищи! - обратился к нам Владимир Александрович. - Верховые разведчики Кужель и Давыденко сообщили нам, что в поезде, взорванном Ивановым и Зелинским, ехало много гитлеровских чиновников. Никто из них не уцелел. Фашисты лютуют. В Нерубайское прибыли эсэсовские карательные отряды, жандармерия. Там уже хозяйничают гестапо и сигуранца. Только что мне передали по телефону, что напротив входов в катакомбы оккупанты установили пушки и пулеметы. Возможно, вступим в бой. Будьте же смелы и мужественны!

Лагерь опустел.

Задребезжал телефон. Дежурный взял трубку.

- Что? Уже бьют по входам из пушек. Какие пушки? Малокалиберные? Отойдите немного в глубину, залягте за поворотом. А ты, Иван Иванович, подберись ближе к выходу, оцени обстановку. А вот и Владимир Александрович, он идет к вам.

От артобстрела фашисты переходили к атаке катакомб, пытаясь ворваться внутрь. Но партизаны, укрывшись за выступами, каждый раз отбрасывали их ружейным и пулеметным огнем.

Вторые сутки длился бой. Наш усатовский пост сообщил, что оккупанты начали обстрел входов в катакомбы и в Усатово.

Бадаев послал Ивана Никитовича в сторону Усатово узнать обстановку там, а сам развернул тетрадь, начал что-то записывать.

Тишину нарушил резкий и тревожный телефонный звонок. Быстро поднявшись, Бадаев подошел к аппарату.

Заряжая пулеметные ленты, я зорко наблюдала за Владимиром Александровичем.

- Что? Совсем! - вскрикнул он и медленно повесил трубку, словно она была многотонным грузом. Его и без того большие глаза расширились. Взглянув на меня, он хотел что-то сказать, но я перебила:

- Убили Ваню?

...Послышались тяжелые шаги. Сквозь узкую щель баррикады протащили носилки. Поставили на дорогу.

На них навзничь лежал мой муж. Я упала на колени, расстегнула китель, припала к груди, в надежде услыхать хоть слабое биение сердца. Но оно не билось. В правом боку от разрывной пули большая рваная рана. Глаза широко открыты, ясные и спокойные.

Сгибаясь под тяжестью, товарищи вновь приподняли носилки. Словно сквозь сон, слышала голоса: «Крови-то, крови сколько. Нужно на обратном пути засыпать, чтобы не топтали ее».

Недалеко от штаба нас встретил Владимир Александрович:

- Несите его в штаб.

Там мы одели Ивана Ивановича в морскую форму. Бадаев вложил ему в руку револьвер, рядом положил винтовку. В изголовье товарищи поставили знамя отряда.

Всю ночь я пробыла с погибшим, вспоминая счастливое прошлое...

...Утром 19 ноября 1941 года в штаб вошел Бадаев. Глаза его глубоко запали, лицо посерело от пыли и пороха. Партизаны все еще вели бой. Владимир Александрович подошел к каменному столу, наклонился над Иваном Ивановичем и скорбно прошептал:

- Вот, Ванечка, и все... - Повернувшись ко мне, обнял за плечи: - Не плачь! Он умер в бою. А мы... - вздохнул Бадаев. - Кто знает? Но не будем об этом. Мстить! Мстить нужно! - Его рука легла на скрещенные руки убитого. - Вот так и похороним его с оружием.

Вошли бойцы и командиры проводить своего боевого товарища в последний путь.

Запеленав, как мумию, мы отнесли Ивана Ивановича в далекий забой, опустили в неглубокую ямку, обложили плитами и насыпали песку.

Молчание нарушил Бадаев:

- Друзья! - обратился он к нам. - От нас ушел хороший товарищ. Вместе с нами он защищал родную землю. - И дрогнувшим голосом продолжал: - А теперь уснул навеки... Тот, кто из нас уцелеет, должен забрать его из катакомб, похоронить под солнцем. А сейчас почтим его память...

Люди застыли в скорбном молчании.

* * *

Обстрел катакомб продолжался третьи сутки. Гитлеровцы не оставляли надежды разгромить нас.

Со второго поста прибежал Коля Медерер и, прерывисто дыша, доложил Бадаеву:

- Дядя Володя, дедушка Иван Никитович велел передать вам, что фашисты взорвали воздушные колодцы и в поле, и в Усатово, а людей заставили муровать входы в катакомбы.

От Ивана Никитовича я уже знала, что если в нашем секторе закрыть воздушные и водяные колодцы, замуровать входы катакомб, засыпать провалы и щели, то через некоторое время люди могут задохнуться. Знал об этом и бывший шахтер Бадаев. Ему было известно, что, взрывая колодцы, замуровывая и закрывая все входы и щели, фашисты готовятся к газовой атаке. Бадаев распорядился, чтобы всем немедленно были выданы противогазы.

Трое суток кипел бой у выходов. Вместе с мужчинами сражались против оккупантов Межигурская и Шестакова.

Не сумев прорваться к нашему лагерю, фашисты отступили, устроив засаду снайперов, окружив балку пулеметными гнездами и патрулями.

Бадаев приказал оставить у выходов посты наблюдения и охраны, а остальных бойцов отправить на отдых.

Люди, не выходившие из боя более семидесяти часов, придя в лагерь, тотчас уснули.

Но вскоре их разбудили, послали строить непроницаемые для газов перегородки. Ответственность возложили на меня как бывшего работника ПВО.

За ночь мы перекрыли штольню и боковые штреки в нескольких местах и, расчистив ходы влево от нашей зоны, направили течение воздуха в сторону Хаджибейского лимана.

На рассвете Нерубайская балка снова была окружена войсками. С грузовых автомашин гитлеровцы начали сгружать какие-то баллоны.

- Это газы. Они хотят выкурить нас из катакомб. Ладно! Увидим! Пусть себе думают некоторое время, что передушили нас, - усмехнулся Бадаев и, перекинув через плечо противогаз, поспешил к выходу в Нерубайское.

В дежурную вихрем ворвался Коля с криком:

- Фашисты замуровали и заминировали все входы в Усатово и на Большом Куяльнике. Взорвали воздушник второй шахты и ствол пятой, закрывают водяные колодцы.

- Скажи Ивану Никитовичу, чтобы он с товарищами отошел в глубину, гитлеровцы могут пустить газы. Иди быстро! - распорядился парторг Зелинский, дежуривший в штабе.

Не успел Коля скрыться за поворотом, как позвонил Бадаев и сообщил, что оккупанты пригнали к первой шахте много людей и заставили их под дулами автоматов и пулеметов замуровать все входы, оставив небольшую щель рядом со штольней первой шахты.

- Газы будут пускать, гады! - возмущался Зелинский. - Не бойтесь, мы хорошо загородились, сюда газы не пройдут, - старался успокоить он встревоженных женщин.

Вскоре в лагерь возвратился Владимир Александрович. Увидев в глазах парторга вопрос, а на лицах женщин тревогу, объяснил:

- Гитлеровцы пустили в шахту хлорный газ. А мы устроили сквознячок в сторону Хаджибейского лимана, да такой, что всех газов Гитлера не хватит отравить нас.

К вечеру 23 ноября 1941 года фашисты заживо похоронили нас на глубине 45-50 метров.

Дня через два в нашем секторе началось кислородное голодание. Тело покрылось липким потом, мне казалось, что легкие шуршат, словно сухие листья. Лица людей стали угрюмыми, взгляды все чаще останавливались на командире Бадаеве.

Обычно спокойный, уравновешенный, Владимир Александрович заметно волновался, хотя по-прежнему был деятельным и инициативным.

- В первую очередь мы должны добыть воздух! - решил он и распорядился начать расчистку старого воздушника в нашем лагере. Но расчистить этот колодец не удалось. Помешали грунтовые воды. Бадаев не растерялся:

- Пробьем щель! Покажи только, Иван Никитович, где ее пробивать, чтобы это было подальше от села, в степи.

- Ну что ж! Если не натолкнемся на плавун - пробьемся, - ответил старик, поднимаясь с места. - Так я пошел.

- Погоди, - остановил его Бадаев. - А что, если мы попробуем расчистить старый заваленный Любкин выезд?

- Можно.

На расчистку Любкина выезда послали почти всех партизан. Длинный выезд старой заброшенной шахты круто поднимался вверх. Ручьи осенних и весенних вод, прихватывая с собой камни, песок, землю, в течение многих лет швыряли все это в разверстую пасть выезда до тех пор, пока не заткнули его наглухо. Липкие стены выезда плакали крупными мутными слезами. Вода собиралась в ручьи и угрожала затопить шахту.

Корзинами и ведрами носили мы мокрую тяжелую землю, сгружая ее в боковых штреках. Через несколько часов работы наткнулись на родники. Вода хлынула в катакомбы мощным потоком. Работу пришлось прекратить. Сгорбившись, стоял Иван Никитович, погруженный в тяжелые думы. Изнуренные люди сели на камни и молча наблюдали за сбегавшим вниз мутным ручьем.

- Так, так... - бормотал старик. - Дела не будет. Вот что, хлопцы, забирайте инструмент, пойдем в лагерь.

Еле передвигая ноги от усталости, облепленные с ног до головы грязью, мы поплелись на базу.

Увидев нас, Владимир Александрович спросил:

- Вода? - и ободряюще: - Ничего, пробьемся! Не падайте духом, друзья! Придется все-таки попробовать расчистить второй воздушник.

...Расчищать воздушник было трудно. Фонари чадили, гасли. На расстоянии метра люди не видели друг друга. Они задыхались, надрывно кашляли, падали, ползком тащили в забои и штреки землю и камни, расчищая колодец. Руки распухли и кровоточили, глаза слезились. К концу второй недели пришлось надеть противогазы.

Наконец пламя фонаря стало ярче, значит где-то близко свежий воздух. Еще несколько нечеловеческих усилий и... хлынула вода!

Бадаев внимательно наблюдал за бегом потока. Обессиленные люди молчали.

- Терпение, товарищи, терпение! - подбадривал Бадаев. - Воды в этом месте не может быть много.

И действительно, стремительность потока уменьшалась с каждой минутой. Вскоре образовался просвет.

- Ура! Воздух! - обрадовались партизаны и сорвали противогазы.

Жадно дышали мы. Воздух казался таким благоуханным!

* * *

К нам подбиралась костлявая рука голода. Хлеб выдавали по сто граммов в день. В котел закладывали полусгнившую свеклу, а чтобы сдобрить это месиво, бросали горсти две отрубей.

Жители Нерубайского собрали нам около ста пудов муки, но забрать ее в катакомбы не было никакой возможности. Блокада все больше усиливалась. Оккупанты выселили колхозников и шахтеров из хат, расположенных вблизи катакомб, установили вокруг балки четыреста постоянных постов, несколько пулеметных гнезд. Каждая улица просматривалась конными и пешими патрулями. Всю ночь напролет солдаты, подбадривая себя, стреляли в воздух. Создавалось впечатление перестрелки. Узнав об этом, наши партизаны говорили:

- Меньше останется патронов для фронта...

* * *

На поверхности суровая зима с вьюгами и метелями. Внизу, в катакомбах, - чернильная тьма, спертый воздух и глухая тишина, нарушаемая осторожными шагами партизан.

У людей ввалившиеся щеки, под глазами темная синева, на лице зеленые, желтые, темно-багровые пятна. Камни выпили кровь людей, темнота и недоедание истощили их. Лохмотьями висит на партизанах истлевшая одежда, сквозь дыры просвечивает исхудавшее тело. Изорванную обувь подвязывают проволокой, благо натаскали ее много, разрушая связь оккупантов. В чем только душа держится? Что вдохновляет их? И здесь же нахожу ответ: беспредельная любовь к своей Родине, вера в силы народа. Часто вспоминают о победе Красной Армии, разгромившей гитлеровские войска под Москвой. В свободное время, потуже подтянув ремень на запавшем животе, при тусклом свете фонаря читают книги, играют в шашки и шахматы. Играют азартно, словно дети.

Прошло три дня, как ушли в город Бадаев и Межигурская. Сегодня все с нетерпением ожидают их возвращения...

...Припав к обледеневшим камням у выхода из катакомб, под нависшей скалой, Зелинский с товарищами зорко всматривался в темноту зимней ночи. Мороз крепчал. Все, казалось, остекленело. Порывистый ветер злобно швырял в лица людей горсти колючего снега, доносил до них гортанные возгласы патрулей, звонкое топанье солдатских сапог о мерзлую землю, трескотню сновавших по селу мотоциклистов, одиночные выстрелы. Но окоченевшие люди лежали неподвижно - они ждали своего командира. Не знали они тогда, что он уже не вернется к ним...

* * *

Снова и снова ходили партизаны в поисках выходов из катакомб, чтобы продолжать борьбу. Они перебирались из одной заброшенной выработки в другую, проползали сбойки и щели, шли по причудливо петлявшим дорогам двух- и трехъярусных шахт, кружили вокруг каменных столбов. Иногда наталкивались на колоннады деревянных стоек, окутанных пушистой белоснежной плесенью. Провисшая от времени кровля грозила обвалом. От простуды и недоедания у многих появились на теле фурункулы, причинявшие мучительную боль.

- Не теряйтесь, ребята! Выходы найдем!* Мы еще будем бить гитлеровцев, и крепко бить, - послышался из штрека голос парторга Зелинского.

* (И действительно, связавшись по радио с Москвой, партизаны получили точную консультацию о том, как пройти к двум никому не известным выходам из катакомб. Такую помощь партизанскому отряду оказал человек, с детства изучавший одесские катакомбы, - Т. Г. Грицай. Подробнее об этом рассказано во включенном в сборник очерке Ю. Ценина «Времени работник».)

...Однажды, возвращаясь в свой лагерь, мы увидели на дороге свежие следы трех человек, один из них женский. Там же нашли оброненную кем-то листовку с призывом к населению:

«...Уничтожайте фашистскую гадину! Создавайте пробки на станциях железных дорог, взрывайте эшелоны ненавистных оккупантов!»

Зелинский и Васин занялись поисками этих таинственных людей, которые, по-видимому, так же, как и мы, жили в катакомбах. Найти их помог один незначительный случай.

Однажды в Куяльницких шахтах, на одном из поворотов, сверкнули фосфорическим светом глаза какого-то зверька.

- Это кот, - решил кто-то из наших партизан, - значит, где-то близко выход или провал. А возможно, лагерь тех, кто ходит по катакомбам. Может быть, у них в лагере кот.

Но в лампе было мало горючего, да и люди очень устали. Васин распорядился заметить место и прийти сюда в другой раз.

Разровняв песок на дороге, Харитон написал крупными буквами: «КОТ».

Каково же было удивление товарищей, когда на второй день, вернувшись обратно, они увидели чужую надпись: «кто?».

Судили-рядили и, разгладив песок, вывели аршинными буквами:

- А КТО ВЫ?

На второй день последовал ответ:

«КАЖЕТСЯ, МЫ ТЕ ЖЕ, КТО И ВЫ» 

Заместитель парторга Павел Арсентьевич Пустомельников, присев на корточки, рукояткой кинжала начертил на песке:

ЕСЛИ ЭТО ТАК, ТО МОЖЕМ ВСТРЕТИТЬСЯ 15 МАРТА В ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА 

На свидание с неизвестными ушла вооруженная группа партизан.

Товарищи долго не возвращались. Стоя на втором посту, куда должны были вернуться ушедшие на свидание партизаны, мы с Иваном Гавриловичем Гаркушей зорко всматривались в темень штольни, волновались, поджидая их.

Наконец из-за поворота блеснул луч света. Это вернулись наши, возбужденные и радостные. Усевшись на камни, зашуршали бумажками, скручивая «козьи ножки».

«Как видно, свои... чужие табаком не угостят», - подумала я, зная, что у нас в лагере не было и пылинки табаку, и ребята собирали под выходом перегнившие окурки.

Накурившись всласть, люди начали делиться впечатлениями.

- Словно свежим ветром подуло, - сказал Петренко.

- Теперь мы покажем фашистам! - радовался Харитон.

- Да кто они? - сгорая от любопытства, спросила я Зелинского.

- Райкомовцы, - и пояснил: - Иван Гаврилович Илюхин - секретарь Овидиопольского подпольного комитета партии, база которого помещается в Усатовских катакомбах. Лазарев - секретарь подпольного райкома партии Пригородного района Одессы и их люди. Всего их там одиннадцать человек. Завтра некоторые из них придут к нам.

- Это они, оказывается, распространяли листовки в Усатово, - сообщил мне Гринченко.

Подпольщики оказались людьми жизнерадостными и неунывающими. С момента встречи с ними боевая жизнь в лагере снова закипела.

Борьба продолжалась!

предыдущая главасодержаниеследующая глава








© SPELEOLOGU.RU, 2010-2019
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://speleologu.ru/ 'Спелеология и спелестология'
Рейтинг@Mail.ru
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь