Разведывательная карстовая экспедиция

Когда-то в детстве я много мечтал о том, что стану знаменитым африканским охотником-путешественником и подготовлю экспедицию вокруг света. Конечно, снаряжение подберу самое современное: по меньшей мере полдюжины первосортных ружей для охоты на львов, блестящие тропические шлемы, самое маленькое пять машин, груженных москитными сетками и прочими необходимыми вещами, не говоря уже о караване порожних машин, которые возьму с собой для того, чтобы на обратном пути нагрузить их трофеями.

Разумеется, большое внимание я уделю подбору членов экспедиции. Мой секретарь наберет из местных жителей людей, хорошо знающих все африканские диалекты, закаленных хождением в джунглях и готовых отдать жизнь за своего хозяина. Секретарь снимет с меня заботу и о денежных делах. В день отправления экспедиции, когда из Будапешта тронется громадный караван автомашин, неисчислимые шеренги моих друзей ученых с блестящими от восторга и гордости глазами долго будут махать нам на прощание флагами. А я, продвигаясь среди "шпалер" представителей правительства на открытой машине, стоя буду принимать почести знаменитому исследователю Африки и постараюсь не обращать внимания на полчища иностранных корреспондентов и фоторепортеров.

Прошли годы... Сейчас лето 1950 года. Мечты стали явью. Я отправляюсь в исследовательскую экспедицию, но не в джунгли Африки, а в таинственные поноры и долины суровых Бюккских гор. Наше снаряжение тоже несколько другое. Ружья для охоты на львов превратились в простые стеклянные банки из-под варенья, в которые был положен флуоресцеин - весь трехкилограммовый запас Института геологии. Вместо каравана машин нашей экспедиции я счел более комфортабельным жесткий плацкартный вагон мишкольцского пассажирского поезда; а чемоданы, веревки, веревочные лестницы, кирки, ведра, упакованные в огромный, весом в полтора центнера судовой ящик, я тоже отправил личным багажом. Институтский швейцар забыл даже поздороваться, когда я, согнувшись под тяжестью огромного рюкзака, пропыхтел перед его стеклянной будкой. Только минуты через три он бросился вслед за мной, делая выговор за то, что я не принимал всерьез его обязанности.

- Вернитесь, кто вы такой, что вас нужно особо просить! Ваш пропуск на вынос вещей! А где же печать?

Его не трогало, что он четыре месяца не будет видеть меня, и, заставив все-таки поставить печать на пропуске, еще вдогонку закричал:

- И вы даже не соизволите поблагодарить меня за то, что я не доложил сразу про вашу халатность дирекции? Оштрафовали бы по крайней мере на двадцать форинтов!

Но мои мысли были уже далеко. Этим летом нужно было разведывать водную сеть карстовых гор Бюкка. Помимо гидрологических исследований, нам предстояло выяснить: действительно ли глубоко под Бюккским плоскогорьем существует часто упоминаемая система больших пещер? Исследовать нужно было и другое: с каких подземных территорий собирают свои воды бюккские карстовые источники. Задач было больше чем достаточно. А я даже не знал, где и как приступать к разрешению этих вопросов. Однако считал, что в первую очередь нужно выехать в район исследований, а там уже решать, что делать.

Мечтать и рассуждать гораздо легче, чем осуществлять что-то. Об этом мне пришлось задуматься уже в Мишкольце. Ящик невозможно было сдвинуть с места, куда его со страшными ругательствами сбросили носильщики, но данное место еще не было нашим лагерем, а только "камерой хранения" инвентаря. Секретарь экспедиции, студент геологического факультета Мишка Месарош, мог выехать только через три-четыре дня после меня, так что все финансовые расчеты мне пришлось делать самому. На деловые расходы в июне было ассигновано четыреста форинтов, и поэтому я не решался за двести форинтов нанять телегу и перевезти вещи к Бюкку.

Выход был только один: вещи пока останутся, а я отправлюсь на разведку пути в этих безлюдных местах. Но чтобы обеспечить спокойный ночлег, я решил зайти сначала в мишкольцскую гостиницу для туристов и забронировать себе номер. Там я познакомился с Дюлой Гроссманом - инспектором бюккских экскурсионных баз. В его лице я обрел очень симпатичного, предприимчивого, готового оказать всяческую помощь товарища. Тотчас мы сели за стол, чтобы обсудить дела. Дюла как замечательный знаток бюккского края дал мне такую полную информацию о занимавших меня хозяйственных вопросах, что я счел излишним дополнительно что-либо узнавать.

- Ты говоришь,- он почесал подбородок, - тебе нужно жилье самое непритязательное, подешевле, где ты сам будешь хозяином, и оно должно быть где-нибудь на северном Бюккском плато в районе Фельшефорраша. Так это проще простого. За час я договорюсь с Обществом охотников, и они выделят для тебя "Хижину косарей". Правда, это не какой-нибудь просторный и светлый номер, но зато не нужно будет ничего платить.

Я достал карту и, найдя на ней "Хижину косарей" как раз в подходящем месте для моей работы, тотчас протянул руку в знак согласия. Мне нравился этот веселый со смекалкой человек. И я благословлял судьбу, познакомившую нас друг с другом. Особенно в тот момент, когда он пришел ко мне с предложением относительно доставки ящика на место. Предложение было так по-хозяйски продумано, что, хотя нам и предстояло здорово помучиться, одна мысль о присутствии ящика на месте создавала атмосферу настоящей экспедиции.

- Транспортировку ящика осуществим сами. Если к нему приспособить жерди, которые мы поднимем вдвоем на плечи, то на каждого из нас придется не больше семидесяти пяти килограммов. До Лиллафюреда за несколько форинтов довезем ящик по узкоколейке, а оттуда три четверти часа пешком до хижины. На пятьдесят форинтов я потом дам квитанцию, и, если переноска ящика окажется очень тяжелой, мы сможем подкрепиться бутылкой рому, купленной на деньги для оплаты перевозки.

Кряхтя, мы шагали по берегу сказочно красивого озера Хамори

Должен повторить: это оригинальное предложение настолько пришлось мне по душе, что более простого решения я не мог и придумать. Наконец представляется случай сэкономить, и пусть лопнут с досады бюккские извозчики с их двухсотфоринтовыми клячами!

Ящик в Лиллафюред доставили благополучно еще до обеда. На конечной станции узкоколейки приделали к нему длинные ручки. На железнодорожных весах измерили точный вес: сто сорок три килограмма. Подналегли. Дюла стал спереди, я сзади. Ящик был ужасно тяжелым. Кряхтя, мы шагали по берегу сказочно красивого озера Хамори. Каждые пятьдесят-шестьдесят метров приходилось отдыхать. Когда наконец прошли озеро, ноги у нас дрожали, а плечи ломило так, что мы еле могли поднять руки. Ну уж коли начали, надо доводить дело до конца!

- Подумай, Дюси^*, а насколько было бы тяжелее, если вдобавок ко всему пришлось бы пробивать себе дорогу через джунгли с ножом в руках!

^* (Дюси - уменьшительное от Дюла.)

Беззаботные туристы и милые влюбленные пары останавливались и долго смотрели на необыкновенное зрелище.

- Эй, у-у-хнем! Эй! у-у-хнем! - Варварская эта "прогулка"!..

- Ты еще держишься, Дюси? Потерпи немножечко, здесь уже недалеко. Там вон по дороге направо мы взберемся на гору, а с того гребня уже прямо сможем спуститься в Касаштебер. Пожалуй, осталось еще столько, сколько прошли. Правда, теперь в гору, значит, тяжелее.

Торжественная минута. Осталось позади Омашшское шоссе. Теперь мы уже сошли с "земли цивилизации" и шагаем по "дремучему" лесу, где редко ступает нога человека. Взято еще несколько сот метров. Держусь только из чувства долга. Перед моими глазами танцуют желто-синие круги, с каждым шагом все больше болят плечи, ломит поясницу. У источника Ленчеш сдался Дюла:

- Дай глоток рому, не могу больше!

С жадностью пьем. Потом кладем на стертые до крови плечи подушки из травы и снова отправляемся в изнурительный путь.

Вьющаяся по лесу тропинка стала настолько узкой и крутой, что мы, уже не сговариваясь, через каждые десять-пятнадцать шагов, тяжело дыша, падаем на землю.

Множество птиц распевает в темном море листвы, а мы с трудом глотаем воздух таинственного Бюкка. Одежда прилипает к телу, голова гудит, как раскаленный паровой котел. У Дюлы глаза на лоб лезут. Пока, собрав последние силы, мы черепашьим шагом достигаем гребня, начинает смеркаться. Прохладный лесной ветерок словно старается смягчить наши мучения, но теперь это для нас то же, что для колесованного доброжелательные утешения.

К счастью, путь отсюда идет сразу вниз. У Дюси слиплись волосы на лбу, вздулись на шее жилы; но после каждой остановки он снова стремительно рвется вперед. Я уже шатаюсь и только думаю о том, чтобы не застонать. Больше трех километров тащим обитый железом ящик, и теперь я абсолютно не имею понятия, где мы. Наступил вечер.

Ночи в горах Бюкка особенно темны. В гуще леса с таинственным потрескиванием перешептываются сухие ветки, страшно кричит сыч, слышится вдалеке лай лисиц - просыпается спавший днем животный мир. Я уже ничего не соображаю. Напрасно мой друг успокаивает: идти осталось всего пятьдесят метров.

Рухнув на землю, я заявил, что не могу двигаться дальше, и, отхлебнув из бутылки с ромом большой глоток, растянулся на траве. Ноют все части тела. Дюси свалился подле меня. Мы немножко отдышались. Литровая бутылка незаметно стала пустой. Описав в воздухе широкую дугу, она исчезла, в ночной темноте.

Напиток придал нам сил. Не прошло и пятнадцати минут, как мы поднялись на четвереньки, потом встали и подлезли под жерди; подбадривая друг друга, снова продолжали в кромешной темноте мучительный путь. Мне даже показалось странным, когда Дюси произнес: "Мы пришли".

- Но я, однако, ничего здесь не вижу.

Зажигаю спичку, нахожу лампу. Она наполнена карбидом и заправлена водой^*, поэтому пламя вспыхнуло легко и быстро. Странное и поразительное зрелище развернулось, в ее свете: наспех сколоченное из нескольких бревен, стояло предо мной неприхотливое, похожее на хлев, строение. Крыша из веток и мха, а половину единственной стены этой ушедшей в землю конуры занимала сбитая из необструганных досок с большими щелями дверь.

^* (Карбид кальция при взаимодействии с водой выделяет ацетилен, горящий ярким пламенем.)

- Интересно,- говорю я Дюле, - какие примитивные закутки строят здесь для коз. Веди меня к дому!

- Так куда ты дальше пойдешь? Перед нами нанятая тобой гостиница - знаменитая "Хижина косарей"! Чудесное местечко, сейчас сам увидишь, как только зайдем внутрь!

Откровенно говоря, я сначала не знал, плакать мне или смеяться. Но другого выбора не было, и я начал с интересом присматриваться, как возится с проржавленным замком мой друг.

Это ведь только невинный уж!

Согнувшись в три погибели мы наконец вошли внутрь. Простора хватало здесь разве только для воображения. Когда мы с Дюлой тесно прижались друг к другу, то свободным местом для третьего оставалась лишь кровать, но какая кровать!

Между вбитыми в землю сваями были положены на ребро четыре доски, которые удерживали ворох смятого сена. Мы тут же улеглись, чтобы хоть немного прийти в себя. Однако минуты через три Дюла с ужасным воплем вскочил на ноги. С остекленелыми от ужаса глазами, он, хрипя, отрывал что-то от тела. Ошеломленный, я смотрел на него, думая, что у моего друга от усталости нервный припадок и он теперь танцует пляску святого Витта. Когда, однако, оттянув рубашку, он вытащил из-под нее змею длиной с добрый метр, я успокоился.

- Из-за такого животного не стоит волноваться, это ведь только невинный уж!

Ужа мы выбросили, и будь благословенна "Хижина косарей", в которой в первую ночь бюккской экспедиции мы даже одетые спали до самого утра так крепко, что не слышали, как мыши прогрызли наши рюкзаки.

К сожалению, Дюла не мог больше оставаться - к полудню в Мишкольце его ждала семья и работа. Утром мы навели порядок в нашем хозяйстве и с грустью расстались. Насчет ящика с оборудованием Дюла меня успокоил: взять в хижину его все равно невозможно, пусть стоит снаружи у стены, - голову можно дать на отсечение, что его никто не утащит. Если же я пододвину его вплотную к хижине, он может даже подпереть стену.

Мы условились с Дюлой, что он из города тотчас отправит телеграмму Мишке Месарошу: "Прибыв в Мишкольц, отыщи в гостинице для туристов Дюлу Гроссмана. Он тебе точно расскажет о месте моего пребывания. Захвати с собой сало, хлеб, макароны, повидло и мышеловки в любом количестве. Наш лагерь готов, приезжай как можно скорей. Якуч".

Я остался наедине со своими мыслями, картами, инструментами и ящиком в царстве карста Бюкка. Пришло время применить на практике свои теоретические знания. Основная трудность и цель этого экзамена теперь не в знании русского языка, а в умении прочитать немой язык мертвых камней, на котором они рассказывают древнюю историю гор.

Я закрыл хижину, запер ящик на замок и отправился в дебри Бюкка.

День пятнадцатого июня был для меня богат событиями. Я провел его целиком в долине Гарадны и измерил дебит источника. Вечером по пути заглянул в пещеру Кейук (Каменная дыра) и осмотрел места раскопок Оттокара Кадича. В поисках орудий древнего человека здесь, в вестибюле пещеры, была выкопана яма около восьми метров глубины. Профессора Кадича я не встретил, так как незадолго до меня он уехал домой, зато познакомился с его ассистентом, коренастым Йожефом Клайном, который, неистово сквернословя, колотил скулящую собаку, да так, что уже за пол километра становилось жутко от ее воя.

Рабочие раскопок к моему прибытию уже разошлись. Только какой-то странный школяр рядом с воющей собакой помешивал угли затухавшего костра.

- Мутюш, - представился он, - точнее, Иштван Мунтян. Я ученик седьмого класса^* диошдьерской гимназии имени Килиана. Люблю природу, одиночество и бюккские ночи. Если вы расположитесь поблизости, как-нибудь зайду к вам. Да, я знаю, где "Хижина косарей". Самая большая беда - я влюблен. Но я нисколько не жалею, что провалился на экзамене. Меня и раньше выгоняли, и все же я - Мутюш! Когда жизнь бьет ключом, она так прекрасна! Неправда ли?

^* (Седьмой класс венгерской гимназии соответствует десятому классу советской средней школы.)

"Странный экзальтированный человек", - подумал я про себя и пошел к Касаштеберу через лес. Некоторое время до меня долетали слова песни: "Тоскую я, тоскую я! Грызет меня грусть-тоска... Вера-а! Верочка, родная моя! Жажду видеть тебя..." Мутюш пел о любви. Потом расстояние поглотило этот голос, и над Бюкком воцарилась тишина. На небе догорала вечерняя заря.

Приближаясь к своему жилищу, я с ужасом увидел поднимающийся дым. С бьющимся сердцем ускорил шаги, так как здесь за пять дней не видел ни одной человеческой души. Мне стало любопытно, кто бы это мог быть таким смельчаком? Перед хижиной горел небольшой костер, и в сидящем возле него худом человеке я узнал долгожданного Мишку Месароша. Как я обрадовался! Да к тому же оказалось, что он пришел не один, а привел с собой однокурсника Имре Сабо. Придя в неописуемый восторг, мы обнялись, и рассказам нашим не было конца. Только в полночь мы улеглись.

Улеглись, но как? Мишка и я еще еле-еле поместились между ветхими досками на сене, но для Имре пришлось из свежей душистой травы соорудить кровать рядом. После того как затушили лампу, я еще долго думал о том, какой внезапно хороший поворот произошел в моей работе, теперь втроем мы сможем сделать все гораздо быстрей. С этими мыслями я заснул...

Но спать долго не пришлось. Нас разбудил необычный для бюккской ночи голос. Где-то вдалеке кто-то звал на помощь. Да, на помощь. Продолжительным громким эхом вторили воплям черные горы. Мы разом вскочили на ноги, бросились к двери. Я приказал Мишке зажечь лампу. Мы с Имре прислушались, не показалось ли нам? Со стороны темных гор снова раздался пронзительный вопль. Судя по голосу, несчастный был от нас метрах в трехстах.

- Э-ге-ге! - кричал я теперь, насколько позволяли мне легкие.- Э-ге-ге, что случилось? Эй, кто там идет?

Крики прекратились. Я торопил Мишку, чтобы он быстрее шел с лампой. В темноте схватил башмаки, даже не заметив, что натянул башмаки Имре. Не зашнуровав их, я бросился с карбидной лампой в руке наружу и услышал, как со стороны густого кустарника прямо на меня кто-то мчится. От яркого света лампы я ничего не видел, но слышал, чувствовал почти рядом с собой чье-то горячее, вырывающееся со свистом дыхание. Прошло несколько секунд. Имре схватился за палку, чтобы на всякий случай во всеоружии встретить нападение.

Но в этом не оказалось необходимости. Возбужденный, дрожащий всем телом, задыхаясь и стуча зубами, из кустарника выбежал человек. Поравнявшись с нами, он тотчас рухнул на землю и бессильно простонал:

- Ой, кабан меня убьет... помогите! Не могу больше бежать... воды... ради бога!

В потерявшем человеческий облик юноше я узнал Мутюша. Что нам было делать? Мы положили его на постель и постарались успокоить.

Придя в себя, он начал по порядку рассказывать, как мечтал в вечернем одиночестве у пещеры Кейук, как пришла ему в голову мысль наняться ко мне работать, как отправился следом за мной и как на него напал дикий кабан.

И вот теперь он у нас, надеется здесь остаться и просит поручить ему любую работу, он будет хорошим товарищем, ему очень хочется быть с нами.

- Так...- сказал я тихо, - комплектуется экспедиция.

На рассвете следующего утра я провел совещание о распределении работы. Мутюш и Имре останутся здесь и сегодня же рядом с хижиной построят из веток дополнительное временное жилище по крайней мере на четверых. Если так пойдет и дальше, то через несколько дней и оно окажется недостаточным.

Днем мы с Мишкой обследовали окрестности Фелшефорраша. На основе своих наблюдений я все больше убеждался, что в тянущемся за Фелшефоррашем закарстованном известняковом массиве существует широко разветвленная и многоярусная система водной сети и пещер. Поноры в окрестностях пещеры Кейук подтверждали мое предположение, и данные, которые мне удалось собрать о периодических увеличениях дебита Фелшефорраша, тоже указывали на это. Пещера Кейук принадлежала когда-то к самой старой и самой верхней галерее этой системы. Учитывая, что понижение уровня воды в закарстованном слое с давних пор лишило его активного водотока, было ясно, что обильный ил в дальнейшем сильно засорил ходы, связывающие пещеру с продолжением системы. Находки Геза Мегаи, Андора Шаада и других страстных мишкольцских исследователей, а также результаты раскопок Кадича все больше наводили меня на мысль о том, что еще во времена человека древней бюккской культуры, то есть пять-шесть тысяч лет тому назад, этот связанный с большой системой ход был открыт. В пещере найдены следы очага в таких местах, где при сегодняшних токах воздуха дым от огня не мог бы удаляться и до отказа заполнил бы пустоты. Значит, если древний человек разжигал здесь огонь, то это было возможно только в том случае, когда дым из пещеры тотчас выходил, то есть пещера была сквозной. Иначе говоря, тогда связанная система была еще открытой.

Мы с Мишкой основательно исследовали коридоры, камины, гроты Кейук и пришли к выводу, что ценой настойчивой и продолжительной работы можно найти закрытую часть системы. Поиски были интересны уже из-за одного того, что древний человек наверняка бывал в этой части пещеры. Поэтому вполне вероятно: там могут быть обнаружены ценные находки и надписи на стенах, которые не сохранились в других пещерах.

По-моему, вне всяких сомнений, понор Удварке пещеры Чокаш и все мелкие бывшие или существовавшие поноры более дальних окрестностей органически связаны с большой фелшефоррашской пещерной системой. Трудность заключается в том, что на плоскогорье, не имеющем слоя гальки, которая бы постоянно шлифовала и очищала пустоты, очень быстрыми темпами происходило заиливание ходов и их частичная закупорка. Значит, только в результате кропотливой и сложной работы можно попасть в пещеры, где еще есть водоносная сеть.

После обеда мы исследовали бывшие входы пещеры Фелшефорраш, но через них, к сожалению, тоже нелегко было проникнуть: один был закрыт обвалившейся скалой, а другой заполнен по самую горловину сцементировавшимися илистыми наносами речного происхождения, покрытыми слоем известкового туфа. Эх, что за открытия предстоят в этих местах спелеологам, у которых есть деньги, взрывчатка и достаточно рабочей силы! Вечером я подкрасил воду Колодца косарей пятнадцатью дециграммами флуоресцеина, чтобы со следующего дня начать регулярные наблюдения за источниками Фелшефорраш и Гайя. Мутюш оказался очень деловым парнем, мне он начинал нравиться. Вместе с Имре они построили из веток такой дом, что куда до него "Хижине косарей"!

Прошло две недели, как пришел Мутюш. За это время изменились состав и численность экспедиции. Наш отряд пополнился студентами-геологами Ласло Алфелди, Дюлой Мартоном и студентом-химиком Томашем Манди. Тем временем Имре Сабо пора было возвращаться в Будапешт.

За прошедшие две недели в Касаштебере побывали и гости: приезжал из Печа директор Задунайского научного института Пал Золтан Сабо, навещал нас иногда и Дюла Гроссман. В такие дни мы всегда ели вкусную, сваренную в котелке лапшу, отдавая должное кулинарному искусству Дюлы. Приехала моя жена с трехмесячной дочкой, и вскоре мы почувствовали себя в милой "Хижине косарей" как дома.

Но люди нужны были нам до зарезу! Ведь наша работа была такой многообразной, что приходилось ежедневно очень тщательно обдумывать распределение обязанностей. В один из солнечных июльских дней в нашей жизни произошли изменения: отряд пополнился четырьмя новыми товарищами, и возникла идея о переселении лагеря.

Мы с Мишкой Месарошем занимались тогда обследованием Большого Бюккского плато, лежащего на юг от долины Гарадны. Перед обедом осмотрели колодец Яворкут, потом подкрасили тремястами граммами флуоресцеина у озерка воду ручья, исчезающую в Летрашском поноре. Теперь осталось найти исток ручья, исчезающего в поноре. Во время окраски воды, к моей досаде, разбился термометр, но я все же не хотел упускать возможности исследовать источник, поскольку уж мы были рядом.

Мы отправились по берегу ручья против течения. Едва сделали метров двести от плотины озерка, как наткнулись на необыкновенно красивый луг. Окаймляющие его вековые деревья-исполины, изумрудный ковер-газон, прозрачный ручей, журчащий посередине луга, - все это произвело на нас такое большое впечатление, что в порыве восторга мы не заметили поджидавшей нас на другой стороне луга опасности. Прямо перед нами стояла бревенчатая хижина, мастерски спрятанная в темном шатре доходящей до земли кроны громадных деревьев. Мы тут же прикинули: по крайней мере человек шесть с большими удобствами разместятся в ней. Дверь хижины была открыта. Мы вошли. Нигде никого. Все было устроено с большим вкусом. На двухъярусных деревянных койках лежали одеяла, на вешалках из рогов козули висели пестрые рубашки и брюки. На маленьком окошке стояли два горшочка цветущей герани. Прямо дворец из медовых пряников!

- Ну, Мишка, что ты на это скажешь? Кто тут может жить? - спросил я, удивленный всем этим, однако ответить он не успел.

- Еды или жизнь! - набросились на нас четыре страшных полуголых человека. В высоко поднятых вверх руках сверкали судорожно зажатые финки.

О небо, откуда взялись они в мгновение ока и так неожиданно? Бросая на нас из-под взъерошенных волос зловещие взгляды, они медленно приближались. От неожиданности мы ничего не могли сделать более умного, как, подняв руки вверх, попятиться к двери. Но не тут-то было! Дверь и окно были уже загорожены. Фу, черт, ну и попали мы в переплет.

- Ну хорошо, принимаем условия! Начинаем переговоры!

- Молчать! Снимайте рюкзаки и одежду, а сами в котел, потому что мы страшно голодны!

Я люблю "деловые" разговоры. Такой тон мне пришелся по душе, и я облегченно вздохнул. Даже улыбнулся. Только теперь, присмотревшись получше, заметил, что это дети, мальчики пятнадцати-шестнадцати лет. Один из них - длинный, худощавый мальчуган (по тому, как он вел себя, очевидно, вожак) - задумался и нервно закусил губу, когда увидел, что мы не спешим стремглав скрыться в котле. Остальные растерянно мигали.

- Ну, ребята, довольно шуток, - попробовал я выйти из положения, - пойдемте на свежий воздух и поговорим при более приятных обстоятельствах о том, чем бы мы могли вам помочь.

В одно мгновение "грозные грабители" превратились в послушных ягнят. Длинный паренек совсем застеснялся, а двое, отвернувшись, еле сдерживаясь, хихикали. Выйдя из домика и сев по-турецки, я предложил всем последовать моему примеру. Но длинный был настолько смущен, что даже не посмел сесть.

- Не подумайте, - пролепетал он, - что мы серьезно... мы ведь только так... пошутили...

- Пустяки, - бросил я. - Мне пришлась по душе ваша смелость. Вы храбрые мальчики. Переходите ко мне работать. Будете получать еду и даже зарплату. Мы здесь в горах ходим, исследуем пещеры, это наша специальность. Работа, опасности, приключения - во всем будете участвовать! Вот вам моя рука, и коли по рукам, то давайте переходить на ты. Мое имя Ласло Якуч, профессия - геолог.

Они представились. Длинный назвал себя Ласло Гера. Остальные тоже по очереди называли свои имена: Пети Генци, Дуци Костельник, имени четвертого уже не помню. Настоящие ли это были имена? Я был уверен, что они меня не обманывают.

Мальчишки были горячие, смелые. Страшно заинтересовались нашей работой и подходили для нее. Они рассказали, как построили этот домик, как здесь в Бюкке проводят свои каникулы, играя в робинзонов. Кстати, все четверо мишкольцские, сыновья рабочих, друзья и в хорошем, и в плохом.

Приняв нас за туристов дилетантов, они решили хорошенько напугать. Сюда приходит иногда кое-кто из отдыхающих Лиллафюреда, они их пугают, и это доставляет им удовольствие. Теперь же получилось очень неудобно.

- Уж вы нас извините! Мы расширим свой бивак, и, если вы не обиделись, перебирайтесь к нам. Мы тоже здесь видели несколько интересных пещер и сможем их вам показать. Жаль, что так неудачно познакомились, но постараемся исправить все.

- Ладно, ребята, завтра всей группой мы переедем в Летраш.

Тогда я еще не знал, что с этими мальчиками нас на всю жизнь свяжет настоящая дружба. Не знал, что в их лице обрел самых верных товарищей по профессии. А из Ласло Геры я вырастил неутомимого исследователя-краеведа, самого преданного мне соратника, бесконечно полюбившего подземный мир.

Сегодня я знаю: это чувство любви Лаци унес с собой и в могилу - в день своей трагической смерти.