В логове колдуна

Спелеологам, занимающимся подземными исследованиями и поисками, хорошо известно, что открытия под землей совершаются не по заданию и не в заранее указанном месте. Отправляясь в очередную подземную экспедицию, бессмысленно заявлять во всеуслышание, что вас непременно ждет там выдающаяся находка. Спелеолог должен быть готов к долгим, зачастую бесплодным поискам, и тогда однажды, по счастливой случайности, но совершенно неожиданно, когда об этом меньше всего думаешь, упорство, терпение и тяжкий труд под землей будут вознаграждены каким-нибудь замечательным открытием.

В редчайших случаях, которые можно рассматривать лишь как исключение, какая-нибудь предварительная гипотеза, умозаключение или, еще того меньше, предчувствие направляют поиски спелеолога по верному пути и приводят его с первого же захода к открытию.

Такое исключение, такая удача случилась со мной всего один раз на протяжении всей моей довольно-таки долгой карьеры спелеолога.

Я действительно отправился однажды утром из дому, заявив что в этот день должен сделать открытие, и даже предсказав характер этого открытия.

Более тысячи пещер довелось мне обследовать, и только в отношении одной-единственной мое "предчувствие" (или предвидение) не обмануло меня. Этот факт достаточно убедительно доказывает, что дело идет лишь о чистой случайности, о том исключении, которое, как известно, только подтверждает правило.

Как бы там ни было, изложим события так, как они развивались в то мартовское утро 1933 года, когда я бодро катил на велосипеде по долине Сала, пиренейского притока Гаронны, направляясь к деревушке Пейор, цели моего путешествия.

Добравшись до места, я оставил велосипед у стены сарая и стал расспрашивать вышедшего мне навстречу местного жителя о расположенной по соседству с деревней пещере, которую я в этот день собирался обследовать. Крестьянин хорошо знал пещеру и указал мне издали вход в нее, объяснив довольно толково и точно, как до нее добираться. Он хотел даже сам проводить меня туда, чтобы поставить у входа капкан на лис и барсуков, обитающих в этой пещере, которые, по его словам, совершали грабительские набеги на деревенские курятники и посевы. Но, вспомнив, что его ждет другая, более срочная работа, он отказался от своего намерения и отпустил меня одного. На прощание он всучил мне древний, заржавленный капкан и поручил поставить его у входа в пещеру. В качестве приманки я должен был положить в капкан куриное яйцо.

Из вежливости я согласился выполнить его поручение, но сделал это весьма неохотно, зная, как долго и жестоко мучаются животные, попавшие в эти варварские ловушки. Кроме того, меня всю жизнь преследовало воспоминание, как однажды, продвигаясь ползком по узкому лазу близ входа в одну пещеру, я нечаянно зацепил за пружину одного такого зверского приспособления и его страшные железные челюсти с зловещим скрежетом сомкнулись в нескольких сантиметрах от моего лица!

Итак, я отправился через поля, закинув за спину рюкзак и держа в одной руке капкан, а в другой насиженное куриное яйцо, которое лисы якобы предпочитают свежему.

Дойдя до оврага, я увидел на дне его, как и предполагал, совершенно пересохшее каменистое русло реки Гуаррёж. Я поднялся немного вверх по этому руслу, изобилующему ледниковыми котлами, и скоро заметил на правом берегу, под высоким ясенем, черневший в скалистом склоне вход в пещеру Пейор. Это был узкий, малопривлекательный лаз, но, как мне рассказывали, он служит входом в довольно обширную пещеру.

Прежде чем отправиться под землю, я решил устроить небольшой привал, поскольку проделал с утра изрядный путь на велосипеде, а время завтрака давно наступило. К тому же никогда не мешает посидеть в тишине и привести в порядок свои мысли, перед тем как спуститься в земные недра. Присев на большой камень в самом русле реки, которая в нескольких местах, словно играя в прятки, уходит таким образом под землю, я развязал свой рюкзак и принялся завтракать.

Пещеру Пейор я знаю только по маленькому, темнеющему прямо передо мной входному отверстию. Но я только что прочел описание этой пещеры, сделанное одним известным энтомологом. В своей статье он рассказывает, что заметил в нескольких местах на своде пещеры круглые красные пятнышки, которые его чрезвычайно заинтриговали. Такие красные пятна иногда встречаются на потолке и стенах пещер и хорошо известны археологам. На сводах соседних пещер Нио, Одубер и Трех Братьев, украшенных всемирно известными доисторическими фресками тоже имеются кое-где круглые пятнышки, нарисованные красной и желтой охрой. Но отчего же энтомолог ограничился тем, что сообщил в своей статье о наличии таких пятнышек в пещере Пейор и не стал искать других следов посещения этой пещеры первобытными людьми, например доисторических рисунков и гравюр на ее стенах?

За два дня, прошедших после того, как я ознакомился со статьей, во мне созрело твердое убеждение, что на стенах пещеры Пейор должны существовать доисторические наскальные изображения, которые я непременно должен найти.

Не желая подражать охотнику, мечтавшему о шкуре еще не убитого медведя, я поспешил закончить свой завтрак и стал готовиться к спуску под землю. Но сначала надо было установить порученный моим заботам капкан. Лисам и барсукам нечего было опасаться, что они когда-нибудь попадут в эту ловушку, потому что я поставил капкан на самом видном месте из боязни, как бы какой-нибудь коллега-спелеолог не сделался жертвой адского механизма.

Покончив с установкой капкана, я опустился на четвереньки и протиснулся во входное отверстие пещеры Пейор.

Низкий вестибюль пещеры открывался сразу же за входом. Я поднялся на ноги и увидел прямо перед собой глубокую траншею, а рядом с ней кучу свежевыкопанной земли. Кто-то незадолго до меня производил здесь археологические раскопки. Это "открытие" значительно охладило мой пыл и мою уверенность в успехе.

Археолог, производивший здесь совсем недавно фундаментальные раскопки, не преминул, конечно, детально исследовать пещеру и, по-видимому, не нашел ничего стоящего, раз никакой публикации или статьи по этому поводу в соответствующих научных журналах не появлялось.

Я машинально нагнулся над грудой выброшенной из траншеи земли, тщетно отыскивая глазами какие-нибудь древние остатки, но не смог обнаружить даже крошечного обломка кремня, даже небольшого глиняного черепка.

Раскопки, очевидно, оказались безрезультатными. Археологу не досталось ничего за все его труды, и, значит, пещера Пейор не была обитаема людьми в первобытные времена.

Действительно, входной зал с его низким и щербатым сводом не внушал больших надежд. Пещера была явно непригодна для жилья. В ней царила кромешная тьма, пол был наклонный, потолок низкий. Кому могло прийти в голову избрать в качестве жилища это мрачное и неудобное место, когда по соседству имелось множество пещер вместительных и удобных, с хорошо освещенным вестибюлем и горизонтальным полом.

Разочарование было жестоким. Но археологи знают, что нельзя рассуждать о предметах доисторических с точки зрения современного человека. Нам чрезвычайно трудно представить себе психику и ход мыслей первобытных людей, их реакцию на те или иные факты и события. К тому же, если пещера Пейор и не служила постоянным жилищем для наших далеких предков, они могли посещать эпизодически ее наиболее удаленные от входа части, где, как известно, обычно находят произведения доисторического искусства.

Ободренный этими соображениями, я с возродившейся надеждой пересек входной зал и вступил в коридор, уходивший в глубь горы.

Я шел медленно и внимательно осматривал каменные стены, надеясь обнаружить на них ожидаемые произведения первобытного искусства. Вдруг до моих ушей донесся слабый, тонкий писк. Видно, где-то под сводами гнездилась колония летучих мышей. Летучие мыши! Вот один из самых любимых мною объектов изучения под землей, моя страсть, мое увлечение! Я так долго изучал жизнь и повадки этих любопытнейших созданий, что умею различать по их полету или по голосам, к какой из двадцати с лишним пород, встречающихся во Франции, они принадлежат.

Я стою неподвижно, внимательно вслушиваясь и стараясь догадаться - до того, как увижу, - кто это пищит там, под темными сводами: подковоносы, рыжие вечерницы или нетопыри-карлики, обычные обитатели пиренейских пещер.

Но странно: писк доносится как будто из узкого бокового прохода. Я немедленно лезу туда, озадаченный и недоумевающий. Нет, никогда я не слышал, чтобы летучие мыши издавали подобные звуки! К тому же писк, вернее, слабое повизгивание раздается не с потолка, а с пола пещеры. Я продвигаюсь теперь на четвереньках под низким сводом и скоро убеждаюсь, что ко мне со дна небольшой расселины долетает слабый, приглушенный визг семейства новорожденных лисят или барсучат.

Проползаю еще два-три метра по каменной трубе и наконец различаю в конце ее гнездо из сухих листьев и мха, в котором с очаровательной неловкостью копошатся крохотные, как видно только что появившиеся на свет, лисята. Мать, вероятно, убежала, зачуяв мое приближение.

Каменный лаз так узок, что я не могу добраться до самого гнезда. Да и зачем мне это? Довольствуюсь тем, что наблюдаю с расстояния около двух метров прелестную маленькую семейку, продолжающую жалобно попискивать и повизгивать. Хотелось бы подольше полюбоваться редким зрелищем лисьей интимной семейной жизни, но поза моя настолько неудобна, что я не в силах больше лежать, вытянувшись во всю длину, головой вниз, стиснутый между каменными стенами так, что едва дышу. К тому же я с ужасом констатирую, что на меня напала целая армия блох, ринувшихся на мой запах из лисьего логова. Поспешно отступаю - все так же ползком - и возвращаюсь обратно в центральный коридор.

После этой зоологической интермедии я снова принимаюсь за поиски наскальных изображений и медленно дефилирую вдоль каменных стен. Увы, поверхность их везде неровная, изобилующая выступами, углублениями и расселинами, совершенно не подходящая для наскальной живописи. На минуту внимание мое привлечено насекомым из семейства жесткокрылых, которого, по-видимому, напугал свет моей лампы. Но скорее всего этот подземный житель слеп или, точнее, лишен органов зрения, бесполезных в вечном абсолютном мраке, где проводят жизнь обитатели пещер. Как видно, другие чувства заменяют им зрение, потому что насекомое, проворное и робкое, тут же скрывается в зияющей в стене щели.

Но что такое виднеется там, на темном камне свода? Направляю вверх свет моей лампы и ясно различаю круглое красное пятнышко величиной с орех. Я не могу дотянуться до него рукой и потрогать, но мне кажется бесспорным, что это пятно нарисовано. К тому же немного дальше я вижу другое такое же пятно, и, так как свод здесь ниже, я могу исследовать его более тщательно. Ярко-красный цвет пятна, пожалуй, говорит о том, что этот знак нарисован человеческой рукой. Однако, когда я стараюсь определить, каким способом начертал древний художник свою загадочную метку на каменном своде, я вдруг обнаруживаю, что знак - увы! - не нарисован рукой человека и то, что я принял за мазок краски, в действительности лишь круглый подтек, окружающий вкрапленную в камень свода железистую конкрецию.

Красные пятнышки одно за другим возникают перед моими глазами на каменном своде, но все они оказываются на поверку естественного происхождения. Волнение, охватившее меня при виде первого красного пятна, когда сердце екнуло, предчувствуя крупную археологическую находку, скоро уступает место горькому разочарованию: ни на своде, ни на стенах не видно ничего, кроме обманчивых красных пятен. Только неразумная надежда, быстро превратившаяся в желание, а затем в уверенность, могла ввести меня в такое печальное заблуждение. Теперь я ясно различаю на стенах пещеры другие подтеки, следы более или менее ярких желтых или красных железистых конкреций.

Итак, пещера Пейор - как, впрочем, множество других обследованных мною ранее пещер - не подарила мне ни одного произведения первобытного искусства. Из тысячи с лишним пещер, в которых мне довелось побывать, только пять порадовали меня подобными находками. Пять из тысячи - процент, как видите, совершенно ничтожный (речь идет, разумеется, только о тех пещерах "с росписью", которые я открыл лично).

Продолжим поэтому исследование пещеры Пейор и постараемся не впадать в уныние. Я снова пускаюсь в путь, сосредоточив теперь свое внимание не на стенах пещеры, а на земляном полу, где я стараюсь отыскать следы подбитых гвоздями ботинок моих предшественников. Но, завернув за угол коридора, я внезапно замечаю на земле, в нескольких метрах впереди, предмет, необычный для такого места. Ускоряю шаг и, к величайшему своему удивлению, вижу на полу сачок для ловли бабочек, коробку спичек и носовой платок. Все три предмета уже успели покрыться плесенью; это доказывает, что они лежат здесь давно. Кисея на сачке истлела, спички непригодны к употреблению, платок с меткой Ж. А. тоже сильно попорчен.

Кто потерял эти вещи в подземном коридоре? При каких обстоятельствах, вследствие какого испуга и поспешного бегства оставил здесь свой сачок, спички и носовой платок безвестный охотник за насекомыми? Какая-то маленькая подземная трагедия, несомненно, разыгралась здесь, но я никогда не узнаю ни ее причин, ни последствий. И мне сразу приходит на память странная находка, сделанная мной в большой пещере Сабар (департамент Арьеж), где я обнаружил посреди одного из подземных залов треногу от фотоаппарата. Было бы неудивительно, если бы я нашел эту треногу в сложенном виде - она могла незаметно выпасть на ходу из рюкзака или вещевого мешка. Но нет: тренога была расставлена и стояла в боевой позиции перед изящной сталактитовой колонной. Спелеолог-фотограф собрался, по всей видимости, сфотографировать эту колонну, но вдруг по какой-то таинственной причине (трудно предположить, что это была простая рассеянность) стремительно кинулся прочь, бросив треногу на месте. Что мне оставалось делать? Я сложил треногу (она складывалась легко, металл не успел еще заржаветь), положил в свой рюкзак и... пользовался ею довольно долго, поскольку мне так и не удалось узнать, кто был незадачливый фотограф, бросивший свое достояние под землей, и возвратить ему треногу.

Но почему же и энтомолог и фотограф составили в пещере один - сачок, а другой - треногу? Только они сами могли бы ответить на этот вопрос. Не исключено, что оба поддались внезапной, безрассудной панике, вызванной каким-нибудь необъяснимым, пугающим шумом, как, например, падение камня, обвал потолка, устрашающий рев внезапного паводка или просто полет большой стаи летучих мышей. Усиленные во сто крат гулким подземным эхом, звуки эти способны напугать неискушенного человека. Я уже не говорю о множестве вовсе не понятных шумов, глухих стуков и таинственных посвистываний, которые иногда отчетливо слышит наше ухо под землей, где слуховые обманы - явление обычное и достаточно частое.

Я сам неоднократно становился жертвой подобного слухового обмана. Помню, как однажды в глубине большой пещеры, которую я исследовал, мне вдруг явственно послышался колокольный звон. Ни о какой слуховой галлюцинации, вызванной паникой, не могло быть и речи: я был совершенно спокоен и сохранял полный контроль над собой. И тем не менее я ясно слышал, как три колокола с совершенно разными тональностями трезвонили напропалую что было сил. Я мог даже различить если не мелодию, то во всяком случае определенный ритм в этом таинственном перезвоне. Подавляя непроизвольно возникавшее в душе чувство мистического страха, я все же решительно двинулся по направлению к загадочной подземной колокольне и скоро увидел, что причиной поразивших меня звуков были всего-навсего... три пустые банки из-под консервов, в которые падали, громко и мелодично звеня, водяные капли с высокого свода. На некотором расстоянии благодаря тому же подземному эху иллюзия колокольного звона была полной. Однако, если бы я не подошел вплотную к источнику шума, как мог бы я догадаться, что три обыкновенные жестянки послужили причиной столь необычного слухового обмана?

Многочисленные легенды, поверья, таинственные, фантастические и страшные рассказы, которыми изобилует фольклор подземных пещер, бесспорно обязаны своим происхождением именно подобным слуховым обманам, только оставшимися нераскрытыми.

Бросив последний взгляд на сачок для бабочек, я проследовал дальше, но скоро вынужден был встать на четвереньки, а затем лечь плашмя на землю и ползти под резко снизившимся сводом. Узкий и грязный наклонный лаз привел меня после долгого спуска к маленькому озерку, вернее, болотцу, где я барахтался некоторое время, уверенный, что добрался до тупика, которым заканчивается пещера. Но разве может спелеолог быть когда-нибудь уверенным, что он действительно достиг конца пещеры?

В каждом подземном лабиринте столько темных закоулков, узких расселин, извилистых лазов, более или менее замаскированных отдушин, о которых и заподозрить нельзя без долгого и тщательного исследования. Именно таким методическим исследованием я и занялся в моем болотистом тупичке и скоро заметил в одной из каменных стен на высоте человеческого роста нечто вроде слухового окошка, к сожалению, слишком узкого, чтобы в него можно было протиснуться.

С каким удовлетворением достал я тогда из рюкзака молоток, который я заставляю себя всякий раз брать под землю и который столько раз проклинал во время передвижения ползком из-за его тяжести. Но в эту минуту я был просто счастлив иметь его под рукой, чтобы расширить обнаруженную отдушину.

Энергично принимаюсь за эту тяжелую и трудоемкую работу. Отверстие, которое мне предстоит расширить, к счастью, зияет в решетке из сталактитов, более хрупких и легче поддающихся дроблению, чем сложенные известняком стены.

Скоро я с радостью убеждаюсь, что брешь в стене увеличивается и за ней перед моими нетерпеливыми и жадными глазами открывается перспектива довольно просторного подземного коридора, уходящего вдаль под невидимым во мраке сводом.

Еще несколько сокрушительных ударов молотком, от которых разлетаются во все стороны осколки кристаллических сталактитов, - и я, извиваясь словно червяк, вползаю в образовавшийся лаз, миную его и оказываюсь в неизвестном продолжении пещеры Пейор.

Момент, когда спелеолог входит в только что открытый им подземный коридор или зал, где до него не ступала еще человеческая нога, всегда бывает торжественным. Любую мечту, любую надежду может позволить себе в эту минуту исследователь, как бы ни был он выдержан или даже скептически настроен (впрочем, скептиков среди спелеологов, насколько мне известно, не существует!). Душу его неудержимо влечет неизвестность и страстная жажда открытия. И ни один исследователь, ни один открыватель новых путей, в какой бы области он их ни искал, не в силах противиться этому влечению, этому зову, этой страсти к открытиям и к неизвестности.

Итак, вперед по этому неведомому коридору, где я - первый смертный, шаги которого отдаются гулким эхом в каменных сводах! Куда приведет он меня? К каким дантовским пейзажам? К каким новым находкам и открытиям?

Взволнованный этими мыслями, я быстро двинулся по новому коридору. Все мои чувства были напряжены до предела. Скоро я обнаружил, что иду руслом подземного ручья, который, извиваясь, бежал вниз по наклонному коридору с характерным ступенчатым полом. Это было добрым признаком, ибо с того момента, когда вы отыщете под землей путь воды, можно быть уверенным, что в конце концов она приведет вас к другим водным потокам и обширным подземным лабиринтам.

Но пока я, шагая по щиколотку в воде, прикидывал в уме свои шансы, надеясь проникнуть глубоко под землю, а неуемная фантазия рисовала перспективы одна другой заманчивей, внезапно свод коридора резко снизился и в нескольких метрах впереди опустился до уровня ручья, который, журча и булькая, исчез под ним. Это был практически конец пещеры. Дальше могла проникнуть только вода, скрывшаяся в узкой каменной щели, сквозь которую человеку никак не пройти.

Но что это поблескивает там, на скользком глинистом берегу ручья, где я остановился в довольно-таки неудобной позе? Из вязкой глины торчат края какого-то круглого сосуда, по всей видимости обыкновенного стеклянного стакана. Нагибаюсь и рассматриваю его внимательно. Так и есть! Передо мной стеклянная баночка, наполовину заполненная молочного цвета жидкостью, в которой плавают три мертвые многоножки.

Вот тебе и раз! А я-то вообразил, что я первый человек, проникший в эту часть пещеры, скрытую до сегодняшнего дня от человеческих глаз! Но, оказывается, какой-то энтомолог ухитрился побывать здесь раньше меня и установить свою ловушку для насекомых, наполненную жидкостью, которая должна сохранить их в целости до его возвращения.

Однако каким же путем проник сюда этот охотник за насекомыми? Конечно, не через отдушину, которую я только что расширил с таким трудом. Вот что интересует меня в самой высокой степени и, должен признаться, изрядно ущемляет мое самолюбие.

Пускаюсь в обратный путь и, не дойдя нескольких шагов до проделанного мной отверстия, со смущением убеждаюсь, что у подземного коридора есть ответвление. Сворачиваю в него, взбираюсь на каменный выступ, спускаюсь с другой стороны и оказываюсь в маленьком зале с болотистым полом. Приглядевшись, обнаруживаю, что нахожусь в том самом болотце, откуда начал свой "путь в неизвестное". Прямо передо мной чернеет отдушина, которую я расширил только что с таким трудом.

Значит, энтомолог, которого я так снисходительно пожалел за то, что он бросил свой сачок у входа в пещеру, оказался догадливее меня, первым обнаружил продолжение пещеры Пейор и не ломился при этом, как я, в открытую настежь дверь!

Пристыженный и огорченный, я плетусь к выходу, размышляя о своем тщеславии спелеолога-одиночки, который вообразил себя первооткрывателем и азартно долбил молотком стену, тогда как рядом, в нескольких шагах от него, открывался просторный проход. Этот эпизод напомнил мне анекдот о человеке, который никак не мог выйти из комнаты и чуть не надорвался, высаживая плечом дверь, но так и не сообразил, что она открывается не наружу, а внутрь помещения.

Проходя мимо сачка для бабочек, я бросаю на него сердитый взгляд и тороплюсь к выходу, мрачно посматривая на красные пятнышки под потолком.

Нет, пещера Пейор решительно неблагосклонна ко мне, и я вынужден отказаться от всех надежд и иллюзий, с которыми вступил сюда утром.

Все же, размышляю я, не следует поддаваться чувству разочарования и считать, что эта пещера станет для меня безразличной только потому, что я не нашел в ней то, что надеялся найти. Истинный любитель подземных исследований никогда не падает духом и не отчаивается. Поэтому я еще раз заглядываю по дороге в тесный лаз, чтобы послушать писк лисят в их норе и снова попытаться достать зверьков. Но усилия мои тщетны: лаз слишком узок. Тогда я принимаюсь изучать ступенчатый пол центрального коридора, образованный известковыми отложениями; в каждой ступеньке - углубление, где поблескивает вода - крошечный, кристально чистый водоем.

Наконец я добираюсь до входного зала, где еще раз осматриваю траншею и кучу земли, вырытую неизвестным археологом, который, так же как и я, ничем не был вознагражден за свой тяжелый труд.

Этот неизвестный археолог был, вероятно, не менее меня разочарован и огорчен своей неудачей. Присев на краю вырытой им траншеи, я констатирую, что мой неведомый коллега приложил неизмеримо больше усилий, чтобы раскопать эту неподатливую землю, чем я, прошедший пещеру Пейор из конца в конец.

Не помню, говорил ли я, что на протяжении всего пути туда и обратно я, по своей всегдашней привычке, не переставал осматривать каменные стены, надеясь, несмотря ни на что, увидеть на их поверхности гравированные или рисованные изображения. Только стены и потолок входного зала не были подвергнуты осмотру. Мне показалось, что они явно непригодны для наскальных рисунков. Кроме того, археологам известно, что произведения первобытного искусства не встречаются обычно так близко от входа.

Все же для очистки совести я решаю осмотреть детально стены и, главное, потолок входного зала - занятие не из приятных или удобных, поскольку свод пещеры неровен и очень низок. Мне приходится передвигаться на четвереньках по мокрому и грязному полу и с риском вывихнуть себе шею осматривать потолок метр за метром.

Не испытывая ни малейшего энтузиазма, я ползу, подобно крабу, то на одном боку, то на другом, освещая лампой шероховатые каменные своды, и вдруг замираю на месте, едва дыша от волнения. На темном камне отчетливо проступает тонкое и сложное переплетение линий, явно начертанных человеческой рукой. Изумлению моему нет предела. Никогда еще среди многочисленных наскальных изображений, которые мне приходилось видеть во всех пещерах "с росписью", не встречалось подобного рисунка - фантастического сплетения линий, геометрических фигур и каких-то кабалистических знаков, четко высеченных на камне и образующих загадочную фреску в целый метр длиной.

Немного подальше я обнаруживаю гирлянду грубо нарисованных пятиконечных звезд, которые во всех книгах по магии носят название "печати царя Соломона", а рядом с ними - диск или колесо с шестнадцатью расходящимися лучами. Тут же, в нескольких шагах, нарисованы другие таинственные и непонятные эмблемы и знаки.

Тщательно осмотрев потолок, я нахожу на нем три изображения животных: рыбу овальной, вернее, ромбовидной формы, четвероногое существо, напоминающее лисицу, и другое, похожее на оленя с ветвистыми рогами.

Все эти изображения предстали передо мной одно за другим на протяжении двух или трех минут. Я был совершенно ошеломлен. Эти кабалистические рисунки, разумеется, не имели никакого отношения к искусству людей ориньякской или мадленской эпохи, охотников на мамонтов, бизонов и северных оленей. Рисунки пещеры Пейор можно отнести разве что (самое раннее!) к веку бронзы, когда люди уже знали и умели рисовать пятиконечную звезду, солнечный диск и силуэт рыбы.

Эти знаки и эмблемы много веков были на вооружении у разных колдунов и магов, а некоторые употребляются и теперь в современной магии. Таким образом, поле для предположений и догадок о происхождении фигур и знаков, начертанных на сводах пещеры Пейор, чрезвычайно обширно.

Лично я считаю, что рисунки эти свидетельствуют о магических церемониях и обрядах, происходивших в пещере Пейор либо в эпоху позднего неолита, либо в годы раннего средневековья. Эти церемонии и обряды совершались колдунами, которые собирались здесь, в укромном месте, под таинственными и темными каменными сводами.

Мы знаем - народные предания донесли до наших дней эти рассказы, - что шабаши и другие колдовские действия с участием ведьм, чернокнижников и колдунов на протяжении многих веков устраивались в чащах дремучих лесов, на вершинах некоторых гор и в подземных пещерах. Известно также, что даже в наши дни среди жителей глухих, отдаленных местностей все еще широко распространена вера в разного рода колдунов и колдуний, знахарей и гадалок, в дурной глаз, порчу и другие виды магии и колдовства.

Загадочные знаки и эмблемы пещеры Пейор - очень сложные и едва ли поддающиеся расшифровке - по всей вероятности, содержат заклинания, заговоры, заклятия и другие магические формулы, употреблявшиеся колдунами, которые приходили в эту пещеру для свершения своих зловещих и жутких обрядов.

Быть может, какой-нибудь колдун или знахарь захотел запечатлеть на камне имена и символы различных демонов и других темных сил, которых он вызывал и призывал, прося у них содействия в своих черных делах.

А быть может, таинственные письмена начертаны участниками одного из колдовских сборищ, изобразивших на стенах свои личные символы и знаки?

Во всяком случае, ко всему, что касается значения начертанных знаков и нарисованных животных, следует подходить чрезвычайно осторожно. Магия - такая область, где все смутно, таинственно и утаено от посторонних глаз. Поэтому рисункам пещеры Пейор могут быть даны самые разные истолкования и объяснения.

Тот, кто склонен находить во всех памятниках старины приметы древнего культа Солнца, не преминет обратить внимание на круг или диск с шестнадцатью лучами. Возможно, что круг этот действительно изображает солнце. Такое толкование может послужить основой для стройной теории, тем более что по соседству с кругом нарисована рыба, которая присутствует во многих мифах о дневном светиле, особенно в тех, где речь идет о пребывании Солнца ночью в водах океана (и, значит, рыба пещеры Пейор - морская рыба).

Что же в таком случае означают символические изображения лисицы и оленя? Никакого удовлетворительного объяснения мы привести не можем и предпочитаем хранить по этому поводу осторожное молчание, предоставив специалистам по колдовству и магии высказать свое просвещенное мнение.

Заканчивая рассказ об исследовании пещеры Пейор и находках, которые там были сделаны, я хочу напомнить читателям, что я предвидел эти находки и даже объявил о них заранее своим домашним. Однако должен признаться, что я совсем не догадывался, какого характера будут находки. Прочитав упомянутую в начале статью энтомолога, я предположил, что красные пятна на потолке сделаны рукой первобытного человека, и рассчитывал найти в пещере Пейор наскальные изображения животных ориньякской или мадленской эпохи.

Но красные пятна оказались обычными подтеками железистых конкреций, вкрапленных в каменные своды пещеры, а открытие загадочных рисунков на потолке входного зала сделано вопреки всем моим предварительным умозаключениям.

Как бы то ни было, магические знаки пещеры Пейор - находка более редкая, чем даже фрески времен палеолита. Науке в настоящее время известно множество таких фресок, и ученые уже разгадали значение большинства из них. Доисторические изображения животных, как мы теперь знаем, имеют своим источником ту же магию, только первобытную: магию охоты, искупительной жертвы или заклятия.

Что же касается кабалистических знаков пещеры Пейор, то их датировка, равно как смысл и значение еще требуют детального изучения и расшифровки.

Быть может, прочитав рассказ о том, как эти рисунки были найдены, - рассказ, имевший целью лишь показать читателю работу спелеолога под землей, - какой-нибудь энтузиаст, любитель запутанных загадок, отправится в пещеру Пейор и попробует расшифровать украшающие ее своды графические ребусы и криптограммы.