На горе ущелий

На горе ущелий

Шаг за шагом по крутой горе. Вокруг заросли фисташки и боярышника и серая трава, уже выгоревшая на июньском солнце. За спиной на огромную равнину спускается солнце. А впереди - горы.

С равнины они выглядят огромными зелеными уступами, чуть припорошенными на самом верху снегом. Круто врезанные сухие ущелья разрубают их черными и красными провалами. Стены, обрывы и арчовые леса наверху. Кугитанг-Тау, Кух-и-танг, - "гора ущелий". Крайний юго-западный форпост Гиссарского хребта, косым клином выходящий к Амударье и равнинам Туркмении.

Этим горам далеко до Памира и Тянь-Шаня. Не на всякой карте их можно найти, вершины у них едва заходят за три тысячи метров. Но разве своеобразие гор измеряется только их высотой?

Среди моих коллег-энтомологов ходят легенды о редкостных насекомых Кугитанг-Тау, совсем еще мало изученных. Спелеологи же рассказывают чудеса о пещерах этого хребта. И вот, добравшись сюда, я иду работать на плато и в ущельях, чтобы потом спуститься в предгорья и обследовать пещеры.

За спиной у меня рюкзак, в котором не слишком много провизии и три фляги с водой. В руках сачок на длинной палке, главное мое орудие производства. Им я не только ловлю насекомых: он и посох, и альпеншток, и основной шест палатки. В аварийных условиях палка годится на дрова - можно вскипятить котелок чая. И совершенно незаменима она при встречах со змеями и собаками.

Сверху дует прохладный ветерок, пахнущий хвоей и снегом. Не умолкая стрекочут кузнечики и кобылки, им отвечают птицы. Вот и первая арча - кудрявая, густозеленая. Целый год не видел этого доброго дерева. Я пожимаю мягкую шершавую лапу - здравствуй!

Все чаще и чаще встречаются мне эти деревья; здесь они коренастые, с причудливо перекрученными стволами и ветвями, вцепившиеся корнями в каменную почву.

А в прошлом году, в лесах Туркестанского хребта, мне попались в ущельях великаны метров по двадцать. Издали не поверишь, что это не ель, а можжевельник с нежными чешуйками вместо иголок.

Желобчатые карры на Туркестанском хребте

Под развесистой арчой у обрыва выбрал я себе место ночлега. Костер, в его углях фляга с кипятком, пуховая мягкость спального мешка - и огромные звезды, качающиеся над головой среди ветвей...

Разбудил меня шум. Что-то большое промчалось рядом. Ошеломленно вскакиваю и вижу направленную на меня винтовку в руках подбегающего чабана. Удивленно смотрит; спохватившись, отводит ствол и начинает ругать:

- Что спишь? Через тебя волк бежал, ягненка тащил!

Недалеко оказалась юрта, и вот мы уже сидим на пестром ковре-паласе и пьем чай. Рядом, на деревянной решетке над ведром, лежит глыба слежавшегося снега; капли гулко стучат по дну. Неторопливый разговор. Чабана интересует, что нового на руднике, с которого я иду, и зачем мне эта палка с белым мешком. Я расспрашиваю о волках и о воде. Источников поблизости нет, вода только наверху, где еще сохранился снег. "Снег кончится - угоним скот вниз, к реке". О пещерах он слышал, но никогда в них не бывал.

Доливаю фляги, прощаюсь - и в путь. Все гуще арчовник, все зеленее лужайки. Здесь еще длится весна, еще сохранилась влага в почве. Над склоном гуляет ветер - холодный, горный. Из-под ног с криком и треском крыльев вырываются кеклики - горные куропатки, убегает вспугнутый заяц.

До снежников я добрался только к вечеру. Голые известняковые плиты, пласты твердого серого снега, рядом - пурпурное пламя тюльпанов; а на камне застыла странная кобылка - огромная и горбатая.

Выхожу на гребень. Плотная стена воздуха бьет снизу. Кажется, ляжешь на нее, раскинешь руки - и заскользишь против ветра. На одном уровне со мной круто несется вниз и не движется с места огромный гриф.

Вниз - обрывы на сотни метров. Черные вечерние тени накрывают равнину.

На запад от меня широкое и лесистое ущелье; в бинокль видны огромные дремучие арчи на крутых зеленых холмах, белые и золотистые метелки лисохвоста и нетоптанная, не выбитая скотом трава, в которой, наверно, жужжат и стрекочут полчища насекомых. Рай для энтомолога! Решено - иду туда. Только сначала надо запастись водой. Развернув полиэтилен, накладываю в него килограммов пять снега и подвязываю этот куль к рюкзаку. Дня на два хватит.

Через полчаса я уже был в ущелье. Ни души. Сюда не загоняют скот пастухи - слишком далеко от водопоя. Редко-редко забредет охотник, и даже тропинок не видно.

Выбрав ровную площадку, расстилаю спальный мешок - и дом готов. Наверху, почти задевая края ущелья, мчатся розовые облака. Здесь ни ветерка. Скатываю со склонов огромные сухие стволы, волоку в костер - его пламя рвется на десяток метров вверх, и тучи искр, кажется, долетают до неба. А на дереве, у меня над головой, недовольно бормочет какая-то проснувшаяся от света пичуга.

Текли спокойные дни, наполненные работой и солнцем. Я отыскивал личинок хищных мух на травах и кустарниках, фотографировал желто-коричневых богамолов. Наверху, у снегов, собирал медлительных жуков-чернотелок и прытких, поблескивающих синеватыми надкрыльями жужелиц. Раза два мне довелось увидеть небольшие стада козерогов, стремительно несшихся по неприступным кручам, а однажды на пыльной тропинке я заметил цепочку следов огромной кошки - здесь прошел барс. И только змей не встретил ни разу - они уползали, услышав постукивание моей палки по камням. Я не особенно жалел об этом.

По вечерам, лежа у костра, я смотрел на небо и патрулирующих над пламенем летучих мышей. Свет привлекал насекомых, за ними охотились мыши. Однажды, ложась спать, я завалил костер кусками снега; мгновенно в столб пара ворвались два или три мышонка: вероятно, они приняли пар за особенно густую тучу мошкары.

На первый взгляд неровные, как будто сбивчивые броски и перевороты серых крылатых существ казались хаотичными и бесцельными. Но я вспомнил фотографии охотящейся мыши, которые видел в одной иностранной книге. Бестолковые метания в действительности оказались чем-то совершенно иным...

Пришло утро, когда у меня кончилась провизия, а в коллекционных коробках уже почти не оставалось места для новых насекомых. Ну что же, за день доберусь до поселка, а завтра - в пещеры. Я допил остатки вчерашнего чая и пошел.

Снова под ногами известняковые глыбы, чахлая трава и подушки зацветающих акантолимонов. Это растение напоминает огромного ежа, у которого колючки растут вперемежку с мелкими и нежными розовыми цветами.

Я шел весь день, задерживаясь только для сбора насекомых. Очень хотелось есть и еще больше - пить.

Вечером остановился, чтобы оглядеться и передохнуть. Солнце висело над горизонтом в зловещей, красной пыли. Километрах в двух, как раз на моем пути, виднелся клубок сходящихся ущелий. Гребни перемычек вились как драконы, окаменевшие в разгар битвы. И ни следа воды. Во всей этой части хребта есть только два-три источника. Снеговую воду и влагу редких дождей как губка впитывает пронизанный трещинами известняк.

Солнце уже заползло за горизонт, когда я, наконец, выхожу на тропу - скотогонную, плотно утоптанную. Потом в нее вливается вторая, еще погодя - третья.

Темнеет. Включаю фонарик. Белый луч прыгает по кустам и земле, троп все больше. Они ведут вниз к краю ущелья, через заросли каких-то колючек. Потом снова ущелье и плоская голая поляна. Третье ущелье глубокое и лесистое, масса коровьих следов, воздух тяжелый и влажный. Моя глотка совсем одеревенела, язык, кажется, стучит о щеки - настолько он сух. Мечусь из стороны в сторону, теряю время; все перекрывает одна мысль - вода близко, пить! И вдруг очень спокойно понимаю: в темноте мне воды не найти. Надо тащиться дальше.

Снова тропа бежит по склонам; но из ущелий, кажется, я вышел. Путь бесконечен. Белый, призрачный круг земли под ногами, и ноги идут сами по себе, мимо плывут кустики полыни и солянок. Почему-то вспоминается морское дно Карадага. Когда скользишь над ним ночью, в маске и ластах, белый свет фонаря так же выхватывает кустики водорослей - и вокруг так же пустынно и так же беззвучно. Сколько часов я иду? Сейчас, наверно, около полуночи.

И неожиданно - столб, и рядом - мягкая дорожная пыль, размолотая сотнями машин. Наконец-то!

Но до поселка было еще несколько километров; как прошел их, не знаю. Только перед рассветом вышел к домам. Журчала вода в арыках. По звуку отыскал дюймовую трубу, взял ее в рот - вода лилась в меня, лилась, лилась; потом залез под струю головой, плечами, всем телом. Отяжелевший и все еще жаждущий, отошел в сторону, лег, и уснул прямо у дороги, на окраине поселка.

Через день я пошел собирать насекомых в пещерах.

Справа желтые, выпревшие холмы и овраги; где-то за ними - речка Кугитангдарья. Судя по схеме, присланной московскими спелеологами, поблизости не меньше десяти пещер. Но прошло часа полтора, прежде чем в сухом овраге я увидел невысокий - щелью - вход в первую из них. Оставляю около него рюкзак, сую в карман свечи и спички, включаю фонарик. Влажный бугристый потолок, серые и гладкие, как будто обмытые водой стены. Внимательно приглядываюсь к ним: не попадется ли какой-нибудь паучок или многоножка? Но ничего не видно, нет даже мух. Жаль, в пещерах бывают очень интересные мухи, сродни арктическим. Пискнула где-то впереди летучая мышь. Направляю свет на пол - он гладкий, глинистый и весь в следах, даже в тропках. Небольшие когтистые лапки, кое-где масса параллельных царапин, как будто мели веником.

Вдруг в углу нервное бормотание и сухой треск, луч выхватывает копну игол и пару злых, красным светом горящих глаз. Зверь то оглядывается, то задом пятится на меня и стучит всем своим вооружением. Надо удирать, хозяин здесь не я, а дикобраз, и мне может быть совсем нехорошо: я много слышал историй о сварливом его характере и пробитых иглами голенищах сапог. По дороге поднимаю с пола несколько иголок - их тут валяется масса.

Следующую пещеру нахожу довольно быстро - в борту небольшого хребтика зияет округлое отверстие. Широкий коридор усеян костями скота, больше всего лошадиными. Черепа, ребра, лопатки... а вот и полный скелет. Тяжело пахнет мокрой землей. В сторону отходят новые ходы, в них тоже кости. В небольшом зале несколько конских скелетов, они лежат кружком - головой к центру, будто совещаются друг с другом. И тишина. Оглядываюсь, запоминая приметные места - для возвращения. Время от времени черчу костью на полу стрелу - острием к выходу. Пол становится суше, под ногами серая сыпкая пыль.

И тогда начинает казаться, что забыл, где выход. Сразу становится жутко. Пещерный страх - неприятное чувство. Знаешь, что бояться нечего, что света хватит по крайней мере часов на восемь, а этого достаточно, чтобы облазить десяток подобных дыр, но разум не помогает. И вит уже потолок спускается все ниже, темнота смыкается вокруг, еще шаг - и я заблужусь совсем. Ни огонька, ни шороха...

В этом состоянии можно натворить немало глупостей; с трудом удерживаюсь от желания куда-то бежать. Внимательно осматриваю зал, из него уходят в стороны несколько галерей. Втыкаю посредине торчком кость и осторожно, отыскивая свои стрелы и прочие ориентиры, шагаю к выходу. Вот, наконец, вдали виднеется свет. Согнувшись, пролезаю в невысокую "дверь". Меня ослепляет солнце и охватывает густая, душная жара.

Еще одну пещеру я нахожу за хребтиком, в следующем ущелье. По ней двигаюсь осторожнее, отмечая ориентиры через каждые десять метров. И тут, наконец, нахожу на стене рыжих и длинноногих мух - хеломизид. Ловить их несложно, нужно просто накрыть муху пробиркой, а потом вытряхнуть в баночку с ядом - морилку. Рядом с мухами, сложив домиком светло-коричневые крылышки, сидят ручейники, они тоже любят прохладу и сумрак.

Я прошел от входа уже метров полтораста, а очертания сводов почему-то кажутся знакомыми... Странно! Луч шарит по стенам, падает вниз. В нем белеет стоящая торчком кость. Рядом следы чешских ботинок с рубчатыми подошвами - мои следы! Это же та пещера, в которой я был, и если бы не перетрусил час назад, то прошел бы насквозь через хребет.

Позднее, в поселке, я узнал от стариков, что в этих пещерах прятались мирные жители, спасавшиеся от басмачей, а иногда и сами басмачи.

Продолжаю путь, то опускаясь в душные ущелья, то выходя на гребень, где воздух горяч и сух. И наконец передо мной главная цель моей сегодняшней вылазки - огромный красный бугор, будто стесанный сбоку. У подножия - широкий, метров на десять, провал, из него с шумом вылетают десятки потревоженных голубей.

Всю ширину пещеры занимает большое подземное озеро; оно уходит вглубь, в темноту. Ближняя часть его освещена мягким рассеянным светом. В зелено-голубой прозрачной воде ходят стайки мелких рыб. Так вот оно какое, озеро пещеры Каптар-Хана - "Голубиный дом"! Я уже не раз слышал это название от гидробиологов. В солоноватой воде этого озера московский биоспелеолог Станислав Левушкин нашел одноклеточных животных - фораминифер, родственных современным морским. Фораминиферы смогли приспособиться к жизни в карстовых водах; они изменились, но не погибли и добрались до нашего времени, как живое напоминание о древних морях, некогда плескавшихся здесь. Какие еще загадки скрыты в этом озере?

Осматриваюсь. К берегу подходят плоские плиты; около них глубоко - метра четыре. Брошенный в воду камешек долго опускается, покачиваясь из стороны в сторону. С другой стороны озера - гряда камней, почти доходящих до поверхности; по ним, наверно, можно пройти вглубь на небольшой скалистый мыс, смутно угадывающийся в глубине.

Но сперва надо собрать материал. Вытаскиваю планктонную сетку и начинаю кружкой черпать и лить в сетку воду. Десять... двадцать... пятьдесят... двести... Уф! Вытаскиваю пробирку, сливаю в нее жижу из приемного стаканчика сетки. Живого, на первый взгляд, очень немного, но ведь едят же что-то рыбы! Еще одна проба. Десять кружек... двадцать... сто... триста... Третью пробу беру, взмучивая воду около берега, чтобы попались и те организмы, которые живут в иле. Ну, теперь хватит. Только в Ленинграде, в лаборатории, выяснится, собрал ли я что-нибудь интересное. Еще надо поймать несколько клопов-водомерок, бегающих маленькими стайками по воде. Они дьявольски увертливы, но несколько штук я все-таки подцепляю. В подземных озерах водомерок, пожалуй, никто еще не собирал.

Теперь в глубь пещеры. Надо посмотреть, нет ли там какой-нибудь живности и сделать несколько снимков. Складываю одежду и аппараты со вспышкой в сумку, отыскиваю мелкое место и шагаю в воду. В общем, она довольно теплая, но после жары наверху и восемнадцать градусов весьма ощутимы. Иду то по щиколотку, то по пояс. Плеск и хлюпанье гулко отдаются под сводами. Под ногами острые камни, в воде облаками расплывается потревоженный ил. И вот, наконец, скалистый берег, можно обуться. Своды опускаются совсем низко. Озеро тянется дальше, загибается вправо.

Солнечный свет уже не виден. Под ногами маленький перекат - вода течет внутрь пещеры; наверно, где-то в дне озера бьет глубинный карстовый источник. Выхожу в невысокое расширение, приплюснутый круглый зал, и начинаю шарить по стенам. В морилку попадают несколько мух и ничего другого. Пещерная фауна здесь гораздо беднее, чем на Кавказе. В пещерах Абхазии можно было за один день увидеть сотни длинноусых буровато-коричневых кузнечиков, поймать слепого пещерного жука, пещерных пауков, лжескорпионов... В Абхазии нашли даже пещерного слизня - первая такая находка в мире.

Пещерный паук

Возвращаюсь по узкой глинистой береговой полоске. Около ведущей вверх осыпи - арка входа в другую пещеру, проложенную по косой тектонической трещине. Ее своды много раз обрушивались: всюду хаос глыб и щебенки. Высокий коридор нескладен, одна сторона метра на четыре выше другой.

Впереди - шелест и как будто повизгивание. Ближе. Сильнее. Иду, светя фонариком по сводам. Вдруг луч упирается во что-то мохнатое - и писк, скрежет, недовольное цвирканье усиливаются в десятки раз.

На потолке - серо-коричневая шевелящаяся подушка метра полтора в диаметре. Это летучие мыши, собравшиеся здесь на свою дневную "ночевку". Часть цепляется за скалу, другие, наверное, держатся за собратьев, этажа в два-три, и все они вместе образуют плотную, перепутавшуюся лапками и крыльями массу. Все они в дикой панике, но улететь могут только те, что снаружи; они с натугой выдергивают конечности и отрываются от этого слоеного пирога. Вопли потревоженных все громче. Убираю луч, ухожу вглубь. Вскоре - еще одна такая же подушка; ее почти не освещаю, но и она приходит в движение. По коридору мечутся десятки зверьков; от ударов крыльев гул, похожий на далекий барабанный бой.

Еще сотня метров - и тупик, небольшая комната, вся наполненная шумом крыльев. Несколько десятков мышей сбились здесь в один крутящийся и гудящий клубок; лететь в мою сторону не решаются и толкутся в воздухе, порой задевая меня крыльями. Серое облако, мелькающие тела и крылья, головоломные пируэты - картина настолько странная, что вдруг начинаешь понимать, почему чертей рисовали похожими на летучих мышей.

Здесь, в этой пещере, их немного - несколько сотен; в Бахарденской пещере, за Ашхабадом, обитало несколько десятков тысяч длиннокрылое- это была одна из самых больших колоний летучих мышей в нашей стране; за одну ночь обитатели этой пещеры съедали около полутора миллионов насекомых. Но это далеко не предел; совершенно невероятные колонии мышей обитают в гигантских пещерах Северной Америки. Один спелеолог видел, как вечером меньше чем за час из пещеры Фрио вылетело несколько миллионов мышей; их ураганный поток издавал гул, похожий на рев воды на порогах в теснине.

Иду обратно. Обе коммунальные квартиры на потолке почти не уменьшились в размерах, но какой писк и какая ругань! Цепная реакция, начавшаяся полчаса назад, в самом разгаре. Никто не понимает, в чем дело, почему их потревожили соседи в неурочное время, и все дерутся, царапаются и ругаются со всеми. Наверно, бедняги не успокоятся до ночи.

А снаружи уже наступил вечер. Странные силуэты гор, черные рваные ущелья, косые тени и светлая дымка над горизонтом - все это напоминало Восточный Крым и ландшафты Киммерии на акварелях Волошина. Казалось, обернешься - и увидишь вечернее, в розовом блеске пены море.

Вдоль цепочки невысоких холмов выхожу на дорогу - и минут через пять меня подбирает паренек-туркмен, с лязгом катящийся к поселку на древнем "газике" с одинокой, сиротливой фарой, глядящей куда-то в сторону.

Далеко за полночь я разбираю собранных насекомых и перепаковываю вещи - завтра ухожу в Карлюк, в знаменитую гипсовую пещеру.